В поисках цветущего папоротника. Мария Купчинова

сор и грязь войны: обрывки каких-то бумаг, окровавленные бинты, осколки бутылок, черепки. Показавшаяся вдали просёлочная дорога манила тишиной и мирным уютом. На обочине цвела желтая пижма, кланялись ветру фиолетовые столбики шалфея. Алесю даже почудилось: стоит только доехать туда – и вернешься в прежнюю, довоенную жизнь.

      Неожиданный резкий свист оборвал что-то внутри. Ни взрыва, ни пламени Алесь не увидел.

* * *

      – Оклемался, хлопче? Це добре. Что ж вы, бисовы дети, энтой дорогой поихали? – над Алесем колыхалась большая черная папаха.

      Что-то скрипело, будто старая люлька качались доски, а перед глазами крутились смерчи пыли. Они взвевались к брезентовому потолку, опускались вниз, вихрились, дрожа в столбе солнечного света, и снова взлетали…

      У того, кто склонился над ним, серое от пыли лицо, на когда-то чёрных черкеске и папахе тоже слой пыли.

      – Где мама? – Алесь попытался подняться.

      – Лежи-лежи, хлопче, – поймали его большие сильные руки, – я утешать не мастак: не свезло твоей мамке. Снаряд, почитай, рядом разорвался, коровы живёхоньки, а мамку твою – осколком вусмерть.

      Алесь опять приподнялся, но казак прижал его к деревянным доскам фурманки:

      – Ты, пацан, дураковать прекрати… Мамку не возвернёшь, похавали мы её там же, в поле. А тебя, мабуть, контузило, без памяти был, мы тебя и прихватили с собой. Сутки, почитай, пролежал. Что же вы так… неаккуратно… по той дороге и не ездит никто, бо немец как заведённый ее обстреливает, с перерывами на обед… Кофей, наверное, пьет.

      Помолчал, потом добавил:

      – Коров твоих, звиняй уж, мы зарезали да беженцам отдали: экая нынче прорва голодных ртов… А тебе, видать, планида – с нами таперича. Эй, хлопче, слышишь меня? Хоть головой махни…

      Алесь собрался с силами:

      – Слышу. Вы кто?

      – Добре. Давай знакомиться, – поправил папаху на голове, распрямился, выставив на обозрение серебряные газыри на черкеске, – урядник Кочубей, Иван Антонович.

      – Алесь Близневский, – подумал и уточнил, – Александр Станиславович.

      – Какой тебе год пошёл, Александр Станиславович?

      – Семнадцатый, я в учительской семинарии занимался.

      – То и ладно, чему-нибудь мы тебя подучим, чему-нибудь – ты нас…

      3

      …Немцы пришли в Близневцы затемно. Сначала очень долго что-то грохотало так, что закладывало уши. Михась с Янеком капризничали, испуганно жались к сестре, отказываясь выходить во двор. Наступившая затем тишина показалась ещё страшнее, точно весь мир провалился в тартарары, и они одни остались на белом свете. Впрочем, кто вдосталь нахлебался сиротской доли, знает: война страшна, но и кроме неё слёз хватает.

      Ева решительно перекрестилась, накинула на голову материнский платок и, не надеясь на братьев, сама отправилась кормить кур да старого облезлого петуха. Походя прикоснулась к заросшим затылкам мальчишек. Не то приласкала, не то пожурила.

      – Вярнуся, свечку запалю[6].

      Открыла

6

Вернусь, свечку зажгу. (бел.)