Клинок эмира. Георгий Брянцев

походил на уменьшенную, «мелкомасштабную» копию своего отца. У него было такое же узкое, удлиненное лицо, такие же тонкие с изломом губы, такой же нос с хрящеватой горбинкой и косо прорезанные навыкате глаза. Только все это помельче, похудее, поуже.

      Когда садовник вернулся и встал перед хозяином, между ними произошел короткий разговор.

      – Сколько подготовлено? – спросил Наруз Ахмед.

      – Девять.

      – Так мало?

      Садовник объяснил, что в кишлаке остается не больше, и то самые одряхлевшие, а лучшие забраны на стройку канала.

      Наруз нахмурился. Объяснение, видимо, не удовлетворяло его.

      – А где эти девять?

      – В долине.

      Некоторое время он что-то обдумывал, постукивая концом плети по пыльным голенищам, потом сухо произнес:

      – Подготовь двух к вечеру. Я пойду к себе, отдохну. Если кто будет спрашивать меня, проведи в мою комнату, но так, чтобы никто не видел.

      – Все будет сделано, хозяин, – заверил садовник.

      Наруз Ахмед прошел в дом, повидался с матерью и женой, долго управлялся с большим блюдом горячего жирного плова, выпил несколько пиал светлого зеленого чая и улегся спать.

      Когда на дворе стемнело, кто-то тронул Наруза за плечо. Он спал чутко и тотчас вскочил. Перед ним, покрытый с головы до ног пылью, стоял рослый, обросший густой рыжей щетиной человек в длинном теплом халате, за ситцевым кушаком которого торчала рукоятка плетки.

      Наруз Ахмед пристально всмотрелся в лицо гостя, черты которого напоминали ему кого-то, и вдруг радостно воскликнул:

      – Бахрам-ака?!

      – Я, я… А ты уже совсем мужчина. Джигит! Смотри, что сделали одиннадцать лет. И вылитый отец!..

      – Ну, говори, рассказывай, – торопил обрадованный хозяин, поспешно одеваясь.

      – Расскажу все в дороге. Собирайся!

      – А есть не хочешь? Может, поедим?

      – Хочу, но время не ждет. Перехватим на ходу.

      Не прошло и десяти минут, как два всадника выехали из безмолвного кишлака и стали медленно подниматься в гору по извилистой каменистой тропе.

      2

      – Нет! – тряхнул головой юноша и облизал разбитые в кровь губы. – Нет и нет! – повторил он.

      Парень стоял, связанный по рукам и ногам. Его поддерживали с обеих сторон два дюжих басмача. На сатиновой косоворотке юноши с разодранным воротом алел кимовский значок.

      Перед ним, шагах в трех, на округлом камне-валуне сидел широкоплечий чернобородый и горбоносый курбаши. Он холодно смотрел на пленника, полуприкрыв тяжелые веки.

      Дело происходило ранним утром в узком и глубоком безводном ущелье. Лучи поднявшегося солнца сюда еще не проникли. Вокруг возвышались дикие скалистые нагромождения, грозные и молчаливые в своем окаменелом раздумье.

      – Глупец! – с усмешкой бросил курбаши. – Тебе неведомо, какая новая судьба ждет тебя и твой народ. Ты подобен слепцу. Ты видишь лишь то, что у тебя под носом.

      Комсомолец угрюмо