Знак небес. Валерий Елманов

И плакал, видя гибель своих сыновей, Давид, проклиная тот миг, когда, понадеявшись на то, что прорыв удастся, благословил их на бой. Как оказалось, последний бой в их жизни.

      Однако не забыл старый князь и про тех, кто еще был жив и находился подле него. Едва надвинулась на них тяжелая черная туча всего рязанского войска, как из муромских рядов медленно выехал всадник. Седую его голову не покрывал шлем, из глаз ручьем текли слезы, и лишь по развевающемуся алому корзну можно было признать в ссутулившемся старике князя Давида Юрьевича. Подъехав к Константину, он неловко полуслез-полусполз с коня, тяжело опустился на одно колено и, склонив голову, протянул победителю свой меч рукоятью вперед в знак покорности и безмолвной просьбы о пощаде всех муромцев, пока еще живых. И судорожно дергались от падающих на них жарких слез князя стебельки луговых трав.

      Константин в свою очередь тоже спешился, подошел к Давиду, принял его меч и помог старику подняться.

      – Господь видит, что я не хотел гибели твоих сынов, – глухо сказал он, с жалостью глядя на муромского князя.

      – Я сам во всем виноват, – хрипло прошептал Давид и затрясся от рыданий, припав к плечу Константина.

      – Зачем ты вообще пошел на меня? – не зная, что еще сказать, с досадой спросил тот, неловко приобняв несчастного отца. – Жили мирно, друг другу не мешали, и на тебе.

      – Не своей охотой я поднял меч, – выдавил тот. – Сам, поди, ведаешь, что мы уже давно в сподручниках у владимирцев. Куда повелят, туда и идем. А иначе… Сказали к Липице идти – пошли. Повелели на Рязань рать двинуть… – Он не договорил, и плечи его снова затряслись.

      – А не пошел бы ты ныне – ничего бы они с тобой не сделали, – шепнул Константин. – Разбил я их обоих у Коломны. Юрий мертв, да и Ярослав еле живой – не знаю, довезу ли.

      – Думаешь, утешил? – откачнулся от него Давид и невидяще глянул на Константина красными от слез глазами. – Ты мне токмо еще горшую боль дал. Стало быть, дважды я в их смерти повинен. Когда полки сбирал, Ижеславцем и Кадомом соблазнившись, кои мне владимирские бояре посулили, и когда ныне утром их на бой благословил. – Он вновь жалобно всхлипнул. – То за мою жадность ниспослал мне господь столь тяжкую кару. За жадность, да еще… Облыжно я дядьев твоих оболгал пред Всеволодом Юрьевичем. Ровно десять годков всевышний ждал покаяния моего за грех тот смертный, да так и не дождался[30], вот и… – Не договорив, он снова заплакал.

      – Приди в себя хоть немного, Давид Юрьевич, – сочувственно, но в то же время с легкой долей укоризны заметил Константин. – На тебя не только я и рязанцы мои, но и муромцы смотрят. Я понимаю, что горе твое велико, но ты – князь. Об этом вспомни.

      – Да какой я князь, – жалко улыбнулся тот. – Ежели сил хватит до монастыря[31] добрести, и на том спасибо. Теперь тебе здесь княжить, тебе суд вершить, тебе и думать, как перед людьми себя не осрамить. А мне ныне все едино.

30

Давид Юрьевич вспомнил события 22 сентября 1207 г., когда он вместе с братьями Константина Глебом и Олегом выступил в роли одного из главных обвинителей шести рязанских князей перед Всеволодом Большое Гнездо, который повелел их схватить и продержал в темнице вплоть до самой своей смерти.

31

Имеется в виду Спасский монастырь, основанный в XI в. благоверным князем Глебом Муромским – одним из первых русских святых, злодейски умерщвленным по приказу его брата, великого киевского князя Святополка I Владимировича.