Тайна cредневековых текстов. Библиотека Дон Кихота. Евгений Жаринов

отрубит.

      А что, есть такой слушок?

      Поговаривают, что целая программа готовится. «Прощай, сцена» называется.

      Слушай, а мне рассказывали, что сейчас будто и головы пришивать научились.

      Для Аллы все сделают. Уверен.

      Представляешь: она себе голову рубанет, ее, голову то есть, назад пришьют. Алла со сценой попрощалась, а потом раз – и вновь под софиты, нас своими песнями радовать?

      Это риск, конечно. Связки пострадать могут.

      Да у нее и сейчас голос – как хрип повешенной.

      Ты мне только святого не трожь. Я с Аллой, можно сказать, вырос. Я ее с колыбели знаю, понял?

      Атмосфера в зале постепенно начала накаляться. В партере, да и на балконе поднялся шумок. Все ждали кровавого катарсиса и в ожидании начали громко разговаривать между собой. На сцену и на прыгающего по ней певца уже никто не обращал внимания.

      А Данко между тем, словно не замечая неодобрительного ропота, как марионетка на веревочке, все прыгал и прыгал.

      Тогда толпа осмелела и решила нагло потребовать свое. Кто-то, встав во весь рост и сложив ладони рупором, громко крикнул:

      Расчлененку! Расчлененку гони!

      Лозунг понравился, и его дружно подхватили.

      Так на стадионе болельщики кричат: «Шайбу! Шайбу!»

      Фонограмма зазвучала, как заезженный винил, а затем смолкла.

      Господа! Господа! – взмолился в установившейся мрачной тишине певец. – Я еще не допел.

      Дома допоешь! – зло ответили ему с мест.

      Медсестрам – в больнице, – пошутил кто-то.

      И толпа дружно рявкнула хохотом, как на концертах Петросяна.

      Артист на сцене в один миг потерял весь свой недавний лоск. Он стал до слез жалок. Хохот отгремел, и настроение толпы начало заметно меняться. Появились те, кому паренька стало искренне жаль. Но при этом никто его просто так отпускать не хотел.

      Слышь, мил человек, отсеки себе чего-нибудь, и мы пойдем, – прозвучало как приговор.

      После этого наступила уже гробовая тишина. Со сцены Данко видел лишь, как жадно блестят глаза тех, кто собрался на его так называемый концерт. За кулисами парамедики принялись с кем-то интенсивно переговариваться по рации. Утром Айзенштуцер лишь сделал вид, что аннулировал контракт, а в действительности все подготовил заранее. Парня сама публика наставляла на путь истины.

      Отступать было некуда.

      Сволочи! – тихо выругался в микрофон певец.

      Служители сцены тут же вынесли маленький изящный топорик, их теперь начали изготовлять на заказ и за большие деньги, и выкатили плаху на колесиках, испачканную чужой запекшейся кровью. Порыжевшие пятна решили не отмывать для пущей убедительности.

      Молодец!!! – истерично взвизгнула какая-то девица из группы поддержки. – Покажи! Покажи им, что ты настоящий артист!

      Господа! Я боли ужасно боюсь! – взмолился певец. – Пожалейте. Христом Богом прошу. Мама очень переживать будет.

      В ответ зал взорвался аплодисментами.

      Я не шучу, господа. Мне правда ничего рубить себе не хочется. Я не сумасшедший.

      Зал встретил эти жалостливые, а главное, искренние слова новыми овациями.

      Помилосердствуйте,