Беглецы из ниоткуда. Владимир Михайлов

людям целей, а возможно, и без всякой цели, просто захватить ради захвата, ради самоутверждения. Так или иначе, война шла, и людям не приходилось рассчитывать ни на чью помощь. Похоже, что судьба их была уже решена.

      Местом, где неведомый противник пытался ворваться в корабль, оказался не модуль первого класса, где жило все взрослое население «Кита», а туристический корпус, населенный молодежью. Именно туда были направлены все атаки, и там была наибольшая опасность. Но никто из взрослых почему-то этого не понимал.

      Осознав опасность, писатель поспешил в туристический модуль, но где-то по дороге почувствовал вдруг, что все это – лишь сон, ночной кошмар, и что спешить некуда и бояться нечего. Он проснулся.

      Истомин, покряхтывая, спустил ноги на пол. Кряхтел он скорее всего по обязанности. Таким уж было его представление о возрасте, которого писатель благополучно достиг; прожитые годы обязывали к определенной модели поведения. Хотя, если откровенно говорить, пресловутого груза минувших лет он на себе не чувствовал. В обычной, открытой жизни груз этот складывается из обязанностей, несогласий, конкуренции, зависти, погони за недостижимым, от излишней жары или чрезмерного холода, разных инфекций и множества перемен – всего, что старит плоть, а главное – дух. А тут, в коллективном саркофаге (как он давно уже мысленно окрестил бывший корабль), было, в общем, спокойно и комфортабельно. Время вроде бы шло – но старость все не приходила. Да ее и не торопил никто. Может, одиночество в корабельном закоулке послужило своего рода консервантом? Если бы еще не снилось всякое – вот такое…

      Истомин за минувшие восемнадцать лет придумал книг, наверное, не менее тридцати – из них первые шесть не дописал, а остальных и не начинал даже. Мартышкин труд – кому он нужен?

      Работы не было, значит, и ответственности никакой, и соревноваться – то бишь конкурировать – было не в чем. Благодать!

      Только вот нормальный сон почему-то не шел. Черт его знает, почему. Но уже и снотворные не помогали, на которые синтезатор был великим мастером. Можно было бы, конечно, изобрести и какой-нибудь составчик поубойнее; но на это Истомин не решался. Ясностью мышления он дорожил, хотя, если разобраться, она и ни к чему вовсе.

      Вот эта самая ясность сейчас и подсказала ему, что сон, ненадолго испугавший его нереальным кошмаром, а потом вильнувший хвостом и исчезнувший неизвестно куда – словно рыбка, обнюхавшая наживку и не клюнувшая, умчавшаяся на поиски чего-нибудь повкуснее, – сон этот скорее всего все-таки имел под собой какое-то реальное основание – сколь бы неправдоподобным это ни казалось. В этот сон следовало внимательно вглядеться. Хорошо было бы золотую рыбку сна вернуть. Однако чем ее приманивать – писатель не знал, и думать на эту тему было некогда.

      Он точно попал ногами в тапочки. Встал, лениво разгибаясь. Включил малый свет. Натянул халат. По привычке остановился перед зеркалом. Задумчиво разглядывая отражение, ковырнул мизинцем в носу – движение, не контролировавшееся с раннего детства. Нет,