Жанна Лилонга. Перстень Мазепы. Книга 1. Марина Важова

ной издательской системе Ridero

      Часть 1. МИР ЖЕНЩИН

      Брат и сестра

      Если бы Гриню среди ночи внезапно разбудили и спросили: какая твоя заветная мечта? – он не задумываясь спросонья бы выпалил: деньги и женщины! Причём именно в такой последовательности. Потому как без денег какие могут быть женщины? Всё стоящее требовало денег, без них жизнь останавливалась. Хорошо, что мать пока не попрекала его едой и одеждой, что ему было, где преклонить голову – то есть «хлеб» поступал, а вот «зрелищ» явно не хватало.

      С внешностью у него было всё в порядке. Как-то в одночасье из худого, шмыгающего носом пацана Гриня превратился в стройного и весьма симпатичного юношу: зелёные отцовские глаза с густыми, длиннющими, как у женщины, ресницами, широкий разворот плеч и лёгкая походка, доставшиеся от матери, её пластичность и непередаваемая точность жеста. Но всё это перечёркивалось проявившимся с детства характером. Упрямство и равнодушие даже к близким сводили на нет природные достоинства.

      В этом не было его особой вины. Самый сложный в жизни период прошёл у Грини в скверных условиях. С одной стороны – длившийся два года развод матери с Витусом. С другой стороны – полная неудача со школой, которую после девятого класса пришлось всё-таки оставить. Бывали времена, когда ему просто некуда было податься. Дома скандалы, рыдающая мать, в школе – запущенные предметы, откровенное преследование учителями и общение с себе подобными, то есть с такими же кандидатами на вылет.

      Оставалась улица. Но это так, фигурально – улица. На самом деле было несколько вполне уютных и доступных местечек, где можно было неплохо провести время. Но везде без исключения требовались деньги, а откуда их брать? Так что Гриню швыряло по разным неформальным тусовкам. Одно время прибился к кришнаитам – тогда он ещё искал смысл жизни. Обзавёлся оранжевым дхоти, которое носил поверх обычных джинсов, чётками из рудракши, обрил голову, оставив на макушке косичку. Порой его можно было увидеть в живописной группе, которая с пением «Харе Кришна» под ритмичный стук барабана проходила по улицам, появлялась в метро.

      Потом наступила зима, кришнаиты разбрелись по комнатушкам разных благотворительных фондов и подвизались кормить малоимущих жителей северной столицы дешёвыми блюдами из риса и овощей. Гриня с невозмутимым видом накладывал желающим порции горячей пряной еды то на углу 11-й линии и Большого проспекта, то у Дома кино, а иногда и вовсе где-нибудь на Ржевке, среди однотипных коробок панельных домов.

      Пока он так возносился духом, в его семье произошли вполне конкретные и существенные перемены. Отчим, Витольд Чичмарёв— теперь уже некому было называть его Витусом – наконец-то убрался в свою маленькую квартирку где-то в районе Металлостроя, забрав вещи и дочку. Можно сказать, он оказался в провинции, и пейзаж вокруг чем-то напоминал Витольду Захаровичу пригород родного Харькова. Из окон были видны и Нева, и Ижора, и облезлая, но действующая церковь. Правда, до ближайшего метро приходилось долго и нудно добираться на маршрутке, но и это скоро отпало, поскольку прежнюю работу пришлось бросить – в НИИ уже полгода не платили зарплату. Так что переезд подтолкнул, сам бы он ни за что не решился оставить лабораторию, свои наработки, которые вот-вот должны были пройти последние испытания, но уже третий год пылились в забвении.

      – Значит, так суждено, – думал Витольд Захарович, с сожалением и отрадой наблюдая за плавным течением совсем другой, свободной от гранитных оков Невы, за густой деревенской зеленью, за патриархальными рыбаками на деревянных самодельных лодках. Вернее, не сожалел, а удивлялся, как и почему он так бездарно и глупо прожил эти двенадцать лет. Так вот же, для Нулечки, – прозревал и успокаивался он, находя повод обнять и приласкать дочку, заглянуть в глаза – материны, цвета переспелой вишни – поерошить «чичмарёвскую» проволочную гриву.

      Зимой нанимался сторожить дачи, а с весны устраивался сезонным рабочим в ближайшее тепличные хозяйство, так что вкупе с алиментами, которые шли от бывшей жены, денег на жизнь им хватало. В «город» они выбирались редко, зато Гриня через какое-то время стал к ним частенько наведываться – сестрёнку навещал.

      Витус поначалу на него косился и был в общении сух, но потом, увидев, как Нинуля радуется визитам брата, как скромно и воспитанно держится пасынок, постепенно привык, оттаял и даже начал отпускать с ним дочку в «город» на культурные мероприятия. Ниночке шёл уже двенадцатый год, а она ни разу не была ни в Мариинке, ни в Русском музее.

      Обычно Гриня заявлялся в пятницу вечером, ночевал на раскладушке в тесной кухоньке, а на всю субботу они с сестрой уезжали в цивилизацию: сначала ненадолго к маме, потом на просторы каменных джунглей. Иногда удавалось от души поразвлечься, даже на вечерний концерт в ДК угодить, а могли весь день тыкаться бессмысленно и тупо, либо оказаться в сомнительной квартире с обкуренными музыкантами. В таких случаях Гриня строго-настрого наказывал сестре держать язык за зубами, иначе – всё, хана, будет дома сидеть да на лодочную станцию из окна глядеть.

      В воскресенье