Седьмая ложь. Элизабет Кей

в закоулках ее разума, пытаясь осмыслить мое появление, опознать мое лицо, вспомнить мой наряд, отчаянно силясь расшифровать эту новоприбывшую.

      Сейчас, оглядываясь назад, мне трудно поверить в то, что она прожила там полтора года. Я воспринимала ее пребывание там как временное. Что-то вроде чистилища. Тогда мне, как бы неправдоподобно это ни звучало, в голову не приходило, что, разумеется, дом престарелых – это временно. Он – перевалочный пункт, но не между какими-то двумя моментами в жизни, а на самом ее краю.

      Диагноз ей поставили в шестьдесят, и к тому времени она уже почти год жила одна. С отцом они развелись, он давно ушел. У меня несколько месяцев были подозрения, что с ней что-то не так, но я решила, что это, наверное, депрессия. Она стала раздражительной, как никогда, цеплялась ко мне из-за каждого пустяка: то я налила слишком много молока ей в чай, то грязи в дом натащила на обуви.

      Потом она начала сквернословить. За первые двадцать пять лет моей жизни она ни разу – во всяком случае, в моем присутствии – не произнесла вслух ни единого нецензурного слова. В самом крайнем случае могла вполголоса пробормотать себе под нос «блин» или «вот ахинея». А тут вдруг стала обильно пересыпать свою речь трехэтажными ругательствами. «Я же просила тебя налить мне самую капельку этого сраного молока!.. Ты разнесла эту гребаную грязь по всему гребаному дому!»

      Иногда она забывала, что к ней должна приехать дочь, несмотря на то что я никогда не отклонялась от заведенного порядка. Каждую субботу с утра я как штык стояла у нее на пороге. С той стороны двери слышалось шарканье шлепанцев по ковру. Потом звякала дверная цепочка. Дверь приоткрывалась на пару дюймов, и мать высовывала в щелочку нос. Она подозрительно сканировала меня взглядом с ног до головы и говорила:

      – О… Мы с тобой договаривались на сегодня?

      Я начала подозревать ее в злоупотреблении спиртным и потащила к врачу. Пока я объясняла ситуацию, он то и дело кивал, и я была уверена, что он понимает. Я была уверена, что он точно знает причину таких изменений в ее характере, знает ответы, которые мне не удалось найти в Интернете, и назначит лечение, которое положит всему этому конец.

      – Менопауза, – произнес он, когда я закончила описывать симптомы, и с авторитетным видом кивнул. – Совершенно определенно менопауза.

      На следующее же утро моя мать упала с лестницы. Мне позвонил наш сосед. Он услышал за стеной странный шум и, к счастью, не постеснялся заглянуть в квартиру, воспользовавшись запасным комплектом ключей. Много лет назад, когда мы всей семьей ездили в Корнуолл, ключи дал соседу отец, попросив в наше отсутствие поливать цветы и кормить рыбок.

      Когда я примчалась, мать сидела на диване в плотно запахнутом халате и, сжимая в ладонях чашку с остывшим чаем, препиралась с соседом. Тот настойчиво убеждал ее съездить в приемный покой больницы и показаться врачам, просто на всякий случай.

      – Ой, вот только ты тоже не начинай, – взвилась она при виде меня. – Я задумалась