Оттенки моего безумия. Сабина Рейн

делим большую стену на три части. Без перчаток не слишком удобно, я к ним привыкла. Но они повторили судьбу телефона, оставшись в общежитии. Почему я вообще выложила их из рюкзака?

      Взболтав краску, я представляю будущую картину и приступаю к делу. В этот раз я решаю изобразить свою мать в молодости. Если удастся обойтись без последствий, то она навсегда останется на этой стене, взирая на придурков, которые любят мочиться на стену и тушить об нее бычки.

      – Как мама? – интересуется Рамона, поправляющая кепку свободной рукой.

      – Хочет продать дом, – признаюсь я.

      – Серьезно? Но ведь он ей дорог, она же говорила, что там живет кусочек твоего папани, и все такое прочее, – тараторит Зак, и мне требуется время, чтобы его понять.

      – Она хочет идти дальше, думает, что, если избавится от дома, в котором хранится память об отце, ей станет легче. Я не собираюсь ее отговаривать, может, маме действительно станет легче, – объясняю я.

      Нагнувшись, я беру другой баллончик. Красок почти не осталось, скоро придется потратиться. Мы очень много рисуем и почти всю стипендию тратим на краски. Особенно я, потому что занимаюсь не только граффити, но иногда рисую на ватманах, в альбомах, тетрадях. Живопись – одна из главных частей моей жизни. Это не просто хобби, и кажется, я уже упоминала об этом.

      – Если это поможет твоей маме с… – начинает Рамона, но тут же замолкает.

      – С сумасшествием, – помогаю я. Не стоит стесняться правды.

      – Да, с ним – Она откашливается. – Это будет просто прекрасно!

      – Соглашусь, – кивает Зак.

      Отойдя от своей работы, он поднимает баллончик с другим цветом и останавливается, смотря на мою часть стены.

      – Кого ты рисуешь? – спрашивает он.

      Без промедления отвечаю:

      – Маму в молодости.

      Рамона перестает рисовать и подходит к Заку. Они разглядывают начало моего рисунка, но он все равно непонятен. Я вижу на их лицах сожаление. Я рисую молодую маму, нормальную маму.

      – Эй, что за кислые лица? Прекращайте, – улыбаюсь я. Оба тут же поворачиваются ко мне. – Я знаю, вы хотите сказать, что вам очень жаль. Но не надо, все нормально.

      Хотя ничего не нормально. Моя жизнь рухнула после смерти отца.

      – Хулиганите? – слышится недалеко от нас знакомый голос.

      Повернув голову вбок, мы видим четырех «братьев». Ник стоит, облокачиваясь на перила. Дез что-то клацает в телефоне, Блейн наблюдает за мной, покуривая сигарету, а Джаред сидит на ступеньке. В темноте сложно разглядеть, чем он занят. Мы даже не услышали, как они приблизились.

      – Что вы здесь делаете? – спрашивает Зак, не скрывая презрения.

      От его тона Ник улыбается шире.

      – То же, что и ты, малыш, – хулиганим, – отвечает он.

      От слова «малыш» на шее Зака выступают вены. Он взбешен. Логично. Я бы тоже не была в восторге от такого обращения.

      – Какое именно непотребство вы пришли сюда творить? – интересуется Рамона, сложив руки на груди.

      – Курить