Разбойник. Керриган Берн

не пуста per se[8]. Пусть внутри никого не было, странное, почти физическое ощущение присутствия хозяина чувствовалось в каждом уголке этого мужского кабинета. Фара слышала его в едких нотах сигарного дыма, льнущего к мягкой темной кожаной мебели. Запах сигар смешивался с ароматом кедра и какого-то цитрусового масла, которым натирали огромный письменный стол, окруженный еще более темными деревянными шкафами. Ни единого солнечного луча не проникало сюда сквозь тяжелые бархатные портьеры цвета красного вина. Единственным источником света служили две лампы на аккуратном столе и очередной камин размером с жилье небольшой семьи с Чипсайда.

      Словно манимая невидимыми руками, Фара сделала робкий шаг в кабинет, потом еще один. Лишь шелест ее юбок и хриплое дыхание нарушали царящую здесь тишину.

      Удары ее сердца – громкие, как пушечные выстрелы, – эхом отдавались в ушах, когда она вошла в личное логово Дориана Блэквелла.

      Фара попыталась представить в этой комнате такого человека, как Черное сердце из Бен-Мора, занимающегося чем-то прозаическим, вроде написания письма или просмотра бухгалтерских книг. Но, пробежав пальцами свободной руки по бронзовому пресс-папье в форме корабля, она поняла, что вообразить такую картину невозможно.

      – Я вижу, вы уже пытались бежать.

      Отдернув руку от пресс-папье, Фара прижала ее к вздымающейся груди и повернулась лицом к своему похитителю, стоящему в дверях.

      Он был даже выше, чем она помнила.

      Темнее.

      Крупнее.

      Холоднее.

      Даже когда он стоял в солнечном свете, проникающем в кабинет через окна фойе, Фара ощущала, что Блэквелл неотъемлемая часть теней этой комнаты.

      Словно для того, чтобы проиллюстрировать ее мысли, он вошел в комнату и захлопнул за собой дверь, успешно перекрыв все источники естественного освещения.

      Повязка закрывала его поврежденный глаз, позволяя увидеть лишь край шрама, а в здоровом глазе, освещенном огнем, можно было прочесть мысли, для передачи которых двух глаз и не нужно.

      «Теперь ты моя».

      Как это было верно. Ее жизнь зависела от милосердия этого человека, печально известного отсутствием милосердия.

      Черный сюртук, едва скрывавший его широкие плечи, растягивался в такт его движениям, но если что и привлекло внимание Фары, так это до боли знакомая черно-синяя с золотом клетка его килта. Плед Маккензи. Фара и не знала, что мужские колени могут быть такими мускулистыми или что покрытые черной порослью мощные ноги в больших черных ботинках могут быть такими привлекательными.

      Фара попятилась назад, к столу, когда он сделал к ней шаг, вновь вызывая в ее памяти образ крадущегося ягуара. Отблеск огня играл на широких чертах его загадочного лица и отбрасывал тени на нос, сломанный так много раз, что его больше нельзя было назвать аристократическим. Разумеется, несмотря на дорогой галстук, сшитый на заказ костюм и эбеново-черные волосы, подстриженные по моде, больше ничто не выдавало джентльмена в Дориане Блэквелле. На его челюсти красовался

8

По существу (лат.).