Из генерального сочинения (сборник). Андрей Платонов

тервенении и раздражаясь попусту на ее мертвое тело.

      Но делать нечего. Демьян Фомич был чтец и жил по прочтенному в умной книге правилу: «кто начал жить и сказал, не разумея, „а“, тот пусть созиждет свою жизнь так и далее до фиты и ижицы».

      И Демьян Фомич стерпивал время и вымалчивал дни, подвигаясь к ижице.

      Но пока терпел Демьян Фомич, шея и лицо его покрылись буграми омертвевшей кожи, волосы из рыжекудрых стали белыми, а потом табачного вечного цвета.

      Тем временем ижица была истреблена большевиками, и Демьян Фомич не мог добиться у знающих людей, какая буква ее заместила. Последняя буква должна быть такой, какая не пишется и не читается: это глагол – мудрое слово, знак конца разума и угасания чувства сердцебиения.

      В старинное время Демьян Фомич читал библию и ужасался: до точности исполнялись означенные события и не было милосердия!

      Женат Демьян Фомич был на кухарке Серафиме, худощавой и злостной женщине, двадцать четыре года пилившей душу Демьяна Фомича деревянной пилой, пока в ней не опростоволосилась вся душа и она не увидела, что оба они нагие и муж ее уже не отдышится от сквозного тридцатилетнего труда и не изменит ни с какой пышной женщиной.

* * *

      Городок, в котором стояло жилище Демьяна Фомича, занимал местоположение древнего талдомовского татарского становища. Здесь отсыпались татарские всадники от великой степной скачки перед штурмом Троице-Сергиевской лавры.

      Оттого на некоторых лицах талдомовских сапожников до сих пор не стерлись древне-азийские черты: у некоторых темен волос, как у индейцев, другие имеют распертые скулья и сжатые глаза, а многие сапожники любят змей, будто они родились в пустыне или на Памире.

      Город был ветх, пахнул кожаным хламом, ваксой и мышью, точившей в ночное время кожу по углам.

      В городке была распространена простуда: сапожники, раздевшись, выбегали в холодную пору в уборные и остужались.

      Мокрые поля вокруг города были изредка возделаны, а чаще имели назначение подошвы неба.

      Это мне все рассказал Демьян Фомич – его живые слова.

      Демьяновы предки тут четыреста лет наращивали стаж и квалификацию, так что один из них – Никанор Тесьма – уже делал сафьяновые полусапожки Иоанну Грозному. А другой предок Демьяна Фомича, сбежав из солдат на волго-донские степи, впоследствии чинил сапоги Степану Разину и был помилован единственно из-за своего знаменитого мастерства; он дожил жизнь в Москве, перейдя стариком на валенки.

      Были у Демьяна Фомича в родне и латошники – люди ущербного мастерства, в которых ремесло пятисотлетнего племени уставало и временно угасало.

      В 1812 году, во время нашествия Наполеона и народов Европы, жил дед Демьяна Фомича, – по прозвищу Серега Шов, – великий мастер и изобретатель пеших скороходов, сподвижник Барклая-де-Толли: один отступал, другой шил сапоги впрок, чтобы было в чем наступать в свое время.

      Серега Шов говорил будто бы в Москве с Наполеоном:

      – Землю обсоюзить восхотели, ваше величество, а она валенок, а не сапог, и вы не сапожник!

      Наполеону перевели, и он смеялся:

      – Скажите, пока я только снимаю опорки с мира, а когда он будет весь бос, я выучусь быть для него сапожником!

      Сергей Шов умер в 1851 году в Марселе от холеры, где он имел мастерскую морской обуви с вывеской:

      CEPЖ ШОВЬЕ

      Вдова Сереги, – Аграфена Шовье, – вышла замуж вторично за голландца, штурмана дальнего плавания, и пропала без вести: говорят, будто бы ее с мужем съели африканцы на одном океанском острове после кораблекрушения.

      Сын ее – от Сереги – вернулся домой и отцовствовал над Демьяном Фомичом; другой сын Аграфены – от голландца – писал сочинения и умер тому тридцать лет в славе и чести, будто бы в Америке.

      Талдомский сапожник везде дело найдет и не изгадит его, а доведет до почитания!

* * *

      Демьян Фомич работал, как во сне, думая о третьих лицах и вещах: до того привычно стало обувное дело для него. Он мне открыл свою сокровенную думу:

      – Хочу, – говорил, – изменить исторический курс своего рода-племени.

      – Демьян Фомич был чтец и умел сказать что надо!

      – Какой курс? Зачем?

      – Так, – говорил, – уйду с обужи на другое занятие. Все равно вскоре не будет сапожников, – я машину сапожную изобрел для всякого кожаного ходового устройства…

      – Покажи-ка ее, Демьян Фомич.

      Демьян Фомич показал: десять листов ватманской бумаги, на ней умелые чертежи; все уже пожелтело, давно, наверное, работал над этим Демьян Фомич.

      – Вы это сделали?

      – Нет, были и помощники, – свояк помогал, он в Коломне техник.

      Я разглядывал – как будто грамотно и остро задумано, но я электрик и не вполне еще усвоил обувное мастерство – действительно искусное и трудное дело, хотя и я в детстве шил сапоги с Кузьмой Ипполитычем, другим талдомским сапожником, попаивавшим меня водочкой и неожиданно умершим десять