Стихотворения и поэмы. Владимир Маяковский

богу,

      боится, что опоздал,

      плачет,

      целует ему жилистую руку,

      просит –

      чтоб обязательно была звезда! –

      клянется –

      не перенесет эту беззвездную му́ку!

      А после

      ходит тревожный,

      но спокойный наружно.

      Говорит кому-то:

      «Ведь теперь тебе ничего?

      Не страшно?

      Да?!»

      Послушайте!

      Ведь, если звезды

      зажигают –

      значит – это кому-нибудь нужно?

      Значит – это необходимо,

      чтобы каждый вечер

      над крышами

      загоралась хоть одна звезда?!

1914

      А все-таки

      Улица провалилась, как нос сифилитика.

      Река – сладострастье, растекшееся в слюни.

      Отбросив белье до последнего листика,

      сады похабно развалились в июне.

      Я вышел на площадь,

      выжженный квартал

      надел на голову, как рыжий парик.

      Людям страшно – у меня изо рта

      шевелит ногами непрожеванный крик.

      Но меня не осудят, но меня не облают,

      как пророку, цветами устелят мне след.

      Все эти, провалившиеся носами, знают:

      я – ваш поэт.

      Как трактир, мне страшен ваш страшный суд!

      Меня одного сквозь горящие здания

      проститутки, как святыню, на руках понесут

      и покажут богу в свое оправдание.

      И бог заплачет над моею книжкой!

      Не слова – судороги, слипшиеся комом;

      и побежит по небу с моими стихами под мышкой,

      и будет, задыхаясь, читать их своим знакомым.

1914

      Еще Петербург

      В ушах обрывки теплого бала,

      а с севера – снега седей –

      туман, с кровожадным лицом каннибала,

      жевал невкусных людей.

      Часы нависали, как грубая брань,

      за пятым навис шестой.

      А с неба смотрела какая-то дрянь

      величественно, как Лев Толстой.

[1914]

      Война объявлена

      «Вечернюю! Вечернюю! Вечернюю!

      Италия! Германия! Австрия!»

      И на площадь, мрачно очерченную чернью,

      багровой крови пролила́сь струя!

      Морду в кровь разбила кофейня,

      зверьим криком багрима:

      «Отравим кровью игры Рейна!

      Грома́ми ядер на мрамор Рима!»

      С неба, изодранного о штыков жала,

      слёзы звезд просеивались, как мука́ в сите,

      и подошвами сжатая жалость визжала:

      «Ах, пустите, пустите, пустите!»

      Бронзовые генералы на граненом цоколе

      молили: «Раскуйте, и мы поедем!»

      Прощающейся конницы поцелуи цокали,

      и пехоте хотелось к убийце – победе.

      Громоздящемуся городу уро́дился во сне

      хохочущий голос пушечного баса,

      а с запада падает красный снег

      сочными клочьями человечьего мяса.

      Вздувается у площади за ротой рота,

      у злящейся на лбу вздуваются вены.

      «Постойте, шашки о шелк кокоток

      вытрем,