Вечный сон. Константин Николаевич Карягин

Всё-таки осторожность – это не вежливые советы, а единственный способ сохранить себе жизнь. Тупость, непроглядная человеческая тупость. Упокой, Господь, их души.

      Хлестанул дождь. Чёртово непостоянство погоды! А у меня, как назло, виски подходит к концу, а стейк почти переварен. Что, детектив Боровски, ещё по одной? Чувствую себя оправданным, когда поводом для очередной порции выпивки, служат независящие от меня вещи, вроде дождя. Я не хочу замочить свой костюм и шляпу за пятнадцать долларов. Впрочем, виски тут такой, что сомнение не вызывает только лёд в стакане.

      Ещё один день, детектив Боровски, а сколько таких впереди? Сколько бы ни было, всё их содержание и количество полностью заслужены. Когда мои дед с бабкой, семья достопочтимых шляхтичей, бежали из-под гнёта России в поисках свободы, они вовсе не предполагали, что их сын, а впоследствии и внук, будут копами. Чужая, глухая, голая страна… белая, как пустая страница. Вот он, живительный глоток свободы! Чёрт возьми, я не знаю ни одного польского слова, да и мой отец, когда получал пулю от ребят Малыша Гарри, вряд ли матерился или молился на польском. Америка умеет вырвать тебя с корнем и перемолоть, как комбайн. Был ты свежим и вкусным овощем со своим названием, свойствами и полезностью, но через мгновение болтаешься вместе со всеми в банке супа Кэмпбелл, которую закрывает плотная жестяная крышка, под названием: «Американская Мечта». Что у меня осталось от предков? Имя Христоф Боровски, да родная католическая церковь. В общем, ничего стоящего. Нация… скопление голодных, беззубых, чумазых и с идиотскими лицами людей, поднявших на штыки своих грязных ногтей якобы возвышенную идею. Все нации такие и нет ничего в них великого. У меня в квартире хотя бы есть водопровод и электричество.

      Мне принесли мой виски. Дождь усилился. Мрачное зрелище. Весь бульвар Сансет, не смотря на своё название, превратился в одно блестящее марево, скрывая за собой пороки. Здесь, в Лос-Анджелесе, даже дождь какой-то лицемерный: он не в состоянии смыть грязь и пыль, лишь всё изрядно намочив, уходит восвояси. Тусклый свет фонарей недовольно отражается на сером асфальте. Часы неумолимо показывают полночь, а я почти мертвецки пьян. Завтра рано вставать, очередная сверхурочная работа. Но с другой стороны, выходные нужны только тем, у кого есть семья. Мне безделье опасно – слишком мрачные мысли приходят на ум.

      Я расплатился по счёту, надел шляпу и был готов нырнуть в льющийся поток. До машины добрых тридцать футов, но ждать милость небес – не моё жизненное кредо. Я ничего не жду, и тем более, ничего не хочу. Ненавижу сырость. С другой стороны, этот город никогда не спрашивал, что я люблю, а что нет. Он, как надменная голливудская актрисулька, снизошедшая до простого смертного, может тебе позволить купить выпить, но больше ни-ни. А что делать? Всё будет так, как захочет она.

      Я быстрым шагом рванул к своему бежевому Форду. Да, Христоф, сейчас будет сыро.

      Когда я почти приблизился к своей машине, мне почему-то захотелось глянуть в переулок между закусочной и жилым домом. В переулках на бульваре Сансет редко бывает что-то интересное, но неведомая сила заставила меня крутануть голову. Сквозь нагло лезущий в глаза дождь я различил две женские фигуры. Они были неестественно увлечены друг другом, в самый раз, чтобы ими заинтересовался отдел Нравов. Одна без остановки целовала в шею подругу. Складывалось впечатление, что девушка присосалась к спутнице намертво. Я на секунду замер, уставившись на них, словно старый пердун глядит из-за кустов на целующиеся парочки. Какое тебе дело до них, Христоф? Оставь их патрульным, которым нечего написать в своём рапорте. Девочки на вид взрослые, сами разберутся. Или ты переживаешь, что они могут простудиться под таким дождём? Нет. Но моя интуиция говорила, что здесь нечисто. Слишком долго одна обхаживала шею другой. От такого может губы свести.

      Я двинулся к ним. Никакой реакции – даже когда я подошёл на расстояние не больше ярда. Не смотря на дождь, я сумел отчётливо различить фигуры и одно лицо, чью шею так страстно обхаживали. Эти глаза… Они как будто были высечены из органического стекла. Пустые. Выключенный светильник. Кто-то забыл вдохнуть в них жизнь.

      – Полиция Лос-Анджелеса! – громко крикнул я, перекрикивая стук капель, – дамочки, вы кажется выбрали неподходящее место для своих утех. Езжайте-ка в мотель…

      Не успел я договорить фразу, как девушка, целовавшая подругу, оторвалась от своего занятия и взглянула на меня хищным взглядом. На мгновение мне показалось, что у неё слишком длинные зубы. Нечто мелкое и красное капнуло на асфальт, навсегда растворившись в воде.

      – Что за чертовщина… – пробормотал я и машинально сунул руку во внутренний карман пиджака. Вот он, надёжный холод, что по моей команде становился таким горячим. Смертельно горячим. Кольт образца 1911 года, с восемью жужжащими смертями на борту. Твой выход, мой старый друг.

      Я резко выхватил пистолет и направил точно в голову девахи со странными зубами. Её подруга покачивалась будто без сознания, но стояла на ногах. Происходящее её не волновало.

      – Стоять, вы арестованы! – произнёс я фразу, такую заезженную и истрёпанную. Её частенько приходилось использовать, но в подобной ситуации – впервые. В этот раз едва узнаваемая дрожь