Дельфийский оракул. Екатерина Лесина

увольняются, а потом одна… Ирой ее звать, Иринкой, вдруг объявилась. И знаешь, она была, вела она себя точь-в-точь как Эмма! Тогда я и понял – кто-то пользуется чашей! Ты мне поможешь?

      Саломея имеет полное право ответить ему отказом.

      – Когда я встретил тебя, то понял – это судьба. Я же знаю о тебе, ну, о том, чем ты занимаешься. – Аполлон стыдливо отвел взгляд, словно занималась Саломея чем-то в высшей степени неприличным. – И… я на работу тебя позвать хотел…

      – Что ж не позвал?

      – Ну… решил, что ты неправильно все поймешь.

      Да уж, за Саломеей такое водится – понимать все неправильно.

      – И вот встреча… нарочно не придумаешь!

      – А телефон свой ты зачем утопил в чае? И спектакль этот затеял – зачем?

      Прежде чем принять решение, Саломея должна понять: с кем она имеет дело? Она и правда не знает человека, сидящего напротив нее. Вот ведь странность, а думала, что знает – лучше, чем себя!

      Одно вранье вокруг.

      – Такое дело… я тут пораскинул мозгами. Чаша – в квартире, а там чужих не бывает. Значит, кто-то из своих ее берет – иногда, а потом кладет на место. И если так, этот человек может следить за мной! Вот пусть и следит себе. За мной, за тобой… пусть он думает, что у нас с тобой – роман. Хорошо?

      Плохо! Комок тошноты застрял в горле, ни проглотить, ни сплюнуть его. И в кого только Саломея уродилась такой дурой никчемушной, которая только и умеет, что на граблях «плясать»? Вот сейчас разум ей говорит, что надо бы встать, попрощаться и уйти! А лучше – выплеснуть остатки чая в улыбающуюся физию того, кто раньше казался ей богом.

      – Помоги, – Аполлон посмотрел на нее снизу вверх, и было в нем что-то такое, до невозможности жалкое, что Саломея ответила:

      – Хорошо.

      Эпизод 1

      Рождение бога

      Утлая ладья искала путь среди волн, столь огромных, что, казалось, еще немного, и они разобьют несчастное суденышко в щепы. Грозен был Посейдон Великий, гневался он, и чайки в тысячи голосов вторили его гневу. Зевс Седовласый хмуро взирал с небесных высот. В темных облаках мелькали искры и ленты молний, и женщина, глядя вверх, плакала.

      Что еще ей оставалось делать?

      Губы ее были сухими. Волосы слиплись, а кожа, некогда мягкая, отвердела, будто черепаший панцирь. И женщина всей своей сутью осознавала, что скоро откроются пред ней врата в подземный мир. Тени на воде уже не были просто тенями, но, бесплотные – такие знакомые – тянули к ней руки, умоляя ее поделиться с ними теми крохами тепла, что еще оставались в ее изможденном теле.

      – Нет, – шептала женщина, отмахиваясь от этих протянутых призрачных рук. – Подите прочь! Прочь!

      А ветер выл в две глотки. Да и ветер ли это был? Цербер двуглавый пугает души умерших, и голос его будоражит слепую Фемиду, заставляя ее вновь и вновь склоняться над весами. Только что с них проку, если глаза ее давно привыкли видеть иное, чем то, что есть на самом деле.

      – Проклинаю! – взвыла женщина, слизывая с губ крупицы соли. – Проклинаю вас! Я, Лето, дочь