ЭВРИДИКА 1916. Наталия Кудрявцева

ал стельки башмаков. Подходить ближе двух шагов к шефу решались только отчаянные и не похмельные сотрудники. Впрочем, сам Хорошевич дистанции не соблюдал, и в данный момент нависал над репортером-новостником, придавив несчастного к стене собственным животом.

      – Нижняя восьмушка на первой свободна. Что будем печатать? Поздравления вашей матушке за воспитание бестолкового сына?

      Репортер со смешной фамилией Синица парировал вяло, экономя силы.

      – Нет стоящих новостей, Никита Ильич. Благотворительная лотерея через день, на фронтах ничего нового…

      Хорошевич швырнул на стол полицейскую сводку.

      – А это? Недостойно вашего золотого пера?

      – Какой-то пьяница устроил погром и сам себя подстрелил. Что тут интересного?

      – Боже, да что ж у вас с профессиональной интуицией? Это же дом Нирнзее! И потом, нападавший известный музыкант. В прошлом… Как его… Маевский? Слышали?

      – Не имел чести. И откровенно говоря, кухаркины слухи перемалывать… – проворчал Синица.

      Хорошевич не любил, когда его люди относились к работе с прохладцей.

      – Что ж, насильно мил не будешь. И без вас способны развернуть… Мадемуазель Веснина!

      Синица хмыкнул недоверчиво.

      – Библиосоня? Серьезно? Она вопросы-то способна задавать? Я, честно говоря, думал, что она немая…

      В дверях возникла Софья Веснина, стажерка. Синица прикусил язык, но возмущенное выражение лица оставил. Девушка работала в газете полгода, но многие до сих пор и не подозревали о ее существовании, поскольку все свободное время Веснина просиживала в публичной библиотеке, игнорируя главные плюсы репортера – бесплатный вход на мероприятия и застолья. И действительно, бОльшая часть редакции не могла похвастаться тем, что перемолвилась с Весниной хотя бы парой слов. Однако Хорошевич к девушке благоволил, по крайней мере, когда надо было поставить на место зарвавшегося подчиненного…

      – Сонечка, вот сводки полицейского отчета, ознакомьтесь…

      Веснина послушно взяла листок и стала читать. По мере чтения ее розовые, по-детски округлые щеки залил румянец. Синица усмехнулся.

      – Сомневаюсь, что госпожа Веснина бывала в ресторациях. Для ее нравственного спокойствия…

      – Я возьмусь – прошелестела Библиосоня.

      – Похвальная смелость. Но это все же первая полоса…

      – Новостной подвальчик, – так же тихо, но упрямо возразила девушка. – Я справлюсь.

      – Вот видите, дорогой, есть и другие варианты, не только вас уламывать!

      Удар достиг цели. Обиженный репортер направился к двери, снисходительно прошипев.

      – Удачи, милочка!

      Библиосоня втянула плечи. Хорошевич улыбнулся подбадривающе.

      – Давай, детка. Не упусти свой шанс!

      Подойдя к дому Нирзнее, Соня, не удержавшись, закинула голову, разглядывая знаменитый «тучерез». Дом не выглядел зловещим, скорей наоборот. Краска на фасаде свежая, лепнина не успела отпасть, а мозаичное панно с лебедями поблескивает аппетитно, словно глазурь на рождественском прянике. И все-таки именно об этом здании сплетничали регулярно. Кто-то видел призрачных людей, общающихся словно сквозь стеклянную стену, не раскрывая рта, кто-то слышал таинственные голоса. А плоская крыша, с которой открывался потрясающий вид, приглянулась самоубийцам. Газеты до сих пор не упускали случая повторить, что бедняга Карл Нирнзее, сын архитектора, шагнул в неизвестность, ведомый « таинственными голосами». Швейцар на всякий случай собрал мохнатые брови в единый ком и сурово кивнул Соне.

      – Я хотела бы… по… подняться…

      – Что?

      Сонин голос, и без того тихий и тонкий, в самый неподходящий момент еще и ломался, как примадонна на бенефисе.

      – Ежели просто подняться, то пятачок извольте. Платное приключение…

      – Мне нужен ресторан «Крыша».

      Вспыхнув румянцем, Соня вытащила журналистское удостоверение.

      Швейцар ухмыльнулся в усы.

      – Что, теперь и дети в газеты пишут? То-то чушь всякую читаем потом…

      Коридоры в доме Нирнзее были устроены по гостиничному принципу. Двери квартир шли по обеим сторонам, на крышу вел дополнительный лестничный проем. С каждым шагом Соня все больше ощущала напряжение. Ноги дрожали, к горлу подступил ком.

      – Ничего со мной там не случится! – решительно сказала Соня себе, толкнув тяжелую двухстворчатую дверь. Летом на крыше толпились влюбленные парочки, компании и фотографы-любители. Но и сейчас, в начале декабря, вид был поразительный. Солнечная, снежная, поблескивающая золотом куполов и клубящаяся паром дымоходов, лежала внизу Москва. Лошади, люди и автомобили двигались, словно на заводном макете. Звуки города слились в один доброжелательный гул; нежным звяканьем выделялся лишь звонок конки, бредущей где-то по Тверской.

      – Что барышня желает?

      Половой в белой рубахе, вышедший из ресторана, смотрел на