Чужие беды. Михаил Веллер

ышами дальних домов, а здесь, в городе, набирали жар белые камни улиц.

      Базарное утро кончалось. Оглушенные курортницы слонялись в чаду шашлыков среди яблок и рыбы.

      Резал баян.

      Безногий баянист в тельнике набирал неловкую дань у ворот.

      Один оглядел калеку, пожал плечами. Выходя с горстью тыквенных семечек, сплевывая в пыль их бледные облатки, опустил в черную кепку червонец.

      – Вот… – растрогался баянист. – Спасибо, браток!..

      Человек стоял, чуждый жаре, сухощавый, в светлом с иголочки костюме и ярком галстуке.

      – Из моряков сам?

      – Нет. Сделай «Ванинский порт».

      …Он вернулся с коньяком. Подстелив газетку, сел рядом. Инвалид достал из кошелки стакан и четыре абрикоса.

      – Прими-ка.

      Выпил с чувством, глаза прикрыв: «Эх, дороги!..» – рванул.

      Человек слушал: «Амурские волны», «В лесу прифронтовом».

      – Сделай еще что-нибудь. «Таганку» можешь?

      Отмерили еще.

      Рукопожатие заклещили:

      – Виктор.

      – Гена. «Виктор»… победитель, значит… – пояснил. – Топчи землю крепче, победитель! – принял.

      – В точку, – налил себе ровно:

      – Чтоб руки не подвели, верно?

      – Руки-то служат покуда, – баянист сплюнул, закурил. – Ты сам-то командировочный, или отдыхаешь здесь?

      – Командировочный.

      – А специальность какая?

      – Специальность? Научный сотрудник. Биолог.

      – Из Москвы?

      – Из Харькова, – улыбнулся легко.

      Звякнул в кепку гривенник.

      – А вот скажи мне, Виктор, такую вещь: ты с большим образованием человек, ученый, а вот пьешь со мной, сел рядом?

      – Да захотелось.

      Гена пересыпал мелочь в мешочек, оставив в кепке несколько монет.

      – И много выходит?

      – До червонца и больше.

      – Куда тебе – пьешь?

      – Мне для дела… – наставительно.

      – Какого дела?.. – плеснул остаток.

      Коньяк был крепок, да крепко жгло солнце, человек молчалив без жалости, и Гена скоро поведал свою историю, где была деревня на севере, красавица жена, новороссийский десант и много тяжких раздумий.

      Человек посоображал.

      – Бабе, значит, отсылаешь?

      – Жене, Витек, жене.

      Витек посвистал.

      – Хочешь слово? – дуй к ней.

      – Неправильно. Обрубок… Я ж, Витек, первый парень был: работник, гармонист, чуб в золоте… Анька из всех самая. Поначалу-то… Позору – девки завидовали…

      – Ну так!..

      – Со стороны… а в доме калека – обуза скорая. Ждать-то – иначе в представлении. Да более двадцати прошло – что ждать…

      Он установил баян: «Эх, дороги…»

      – А может, думает, сошелся я с кем. Так тогда не посылал бы… Хоть и из разных городов с людьми – чует поди… А что я могу…

      Человек следил движение чаек над бухтой.

      – Покой души за деньги имеешь?.. – спросил он.

      – Не имею, – сказал безногий. – И обиды моей тебе не достичь, хоть поил ты меня. – И вынув из кошелки заткнутую бутылку, налил молодого вина.

      – Обида… – Человек пожал плечами, выпив. – Не люблю просто, когда бздят.

      – Бздят, – прошептал безногий…

      В молчании и зное, в охмелении, глаза его навелись в свою даль.

      – Вот ты скажи, Витек, ты ж образованный, – заговорил себе тихо и быстро, – отчего ж запутанно все так… Ах, браток, как запутанно-то оно все! Получается вот: верность там, любовь, навязываться не желает – благородно выходит… по совести же вроде… И так оно! – да только это разве… Если б я, конечно, к ней сразу поехал. Так ведь думал же все, как тут не думать… дни и ночи все думал. Извелся; решусь, думаю, успокоюсь, – напишу тогда все, да и двину. А пока-то ничего не писал. Играть вот как-то пока сам стал. Деньги стали, значит – я ей-то деньги и послал пока; себя ни фамилии, ничего не указал. Молчал столько – так теперь подкоплю, сообщу все сразу, и поеду. Сам колеблюсь, конечно, иногда сомневаюсь… но все же думаю: поеду; успокаиваюсь в решении этом, привычная мысль становится, что все же поеду. Деньги пока еще послал. И вместе с мыслью этой привычной – время-то идет! – и жизнь моя мне привычная становится! Время-то идет! а я все откладываю – и привыкаю! Привыкаю!.. Да ехать же надо, подумаю! уж какой есть, нешто не примет? еще слезами умоется в счастье, что живой, да вернулся. Руки у меня хваткие, соображение тоже имеется, – прокормимся. А то – как представлю жизнь эту жалостливую, – да хрен ли мне в этом, думаю… А сам это время все больше привыкаю!.. Деньги есть легкие, в обед выпил, утром похмелился, – душа наша матросская, когда мы сдавались! Так что я?.. работать уж и забыл, выпить есть с кем… подумаешь когда: а нравится ведь жизнь-то такая… вот страшно что –