Всегда говори «Всегда» – 4. Татьяна Устинова

деталей конструктора и хныканье Дим Димыча. – Как же ты в школу пойдешь, если ничего не умеешь? С тобой мама совсем не занимается?

      – Мама? – растерянно переспросил Димка-маленький.

      – Вот именно! Одно название, что «мама». К твоему папе какие приличные девушки ходили! Образованные, интеллигентные! А кого он взял? Твоей матери жилплощадь нужна была. Надоело небось по съемным квартирам мыкаться! Сидела бы дома, в деревне… Да только и там, видно, никому не пригодилась.

      Нужно было ногой распахнуть дверь – прекратить отвратительный монолог, выгнать Ангелину к чертовой матери, – но… кто приготовит Димке ужин и уложит спать, а завтра выведет на прогулку?

      Надя отхлебнула безвкусный и совсем не обжигающий виски. Чем больше она пила, тем меньше чувствовала градус, словно существовал лимит одурманивания. И наркоза – полноценного, отключающего – так и не получалось…

      – Помнишь, Димочка, своего папу? – опять раздался голос Ангелины, на этот раз сладко-елейный.

      Димка что-то тихо сказал – Надя не расслышала.

      – Нет больше твоего папы, – поучительно ответила ему Ангелина. – Он уехал в другую страну, там сел в машину и… разбился!

      Димка заскулил за дверью, как раненый зверек.

      Надо было ногой распахнуть дверь и… задушить няню, но сил на это совсем не осталось. Их ни на что не хватало – ни на ярость, ни на ненависть – только на глоток виски…

      Димкин скулеж разрывал сердце, и, чтобы не слышать его, Надя прямо в халате и тапках вышла из квартиры, хватаясь за стены и едва не падая…

      Писк Дим Димыча стоял в ушах, и Надя стала убегать от него, перескакивая через ступени. Тапки слетели, она упала и покатилась вниз, ударяясь о каждую ступеньку и не чувствуя боли.

      Димкин жалобный голос наконец замолк, и его сменил женский возглас:

      – Что это? Грозовская, что ли? Ей плохо? Бедная девочка!

      Надежда почувствовала, что кто-то трясет ее за плечо и зовет:

      – Надя! Надя!

      – Надя! – закричал Грозовский откуда-то с высоты. – Надя, я здесь!

      – Димочка… – Она попыталась подняться, никого не видя вокруг, ничего не чувствуя и только слыша сверху родной Димкин голос.

      – Да она просто пьяна! – Обдав отвратительным запахом чеснока, гаркнул ей кто-то в ухо.

      – Димочка, я сейчас… – Надя попыталась отбиться от рук, тянущих ее куда-то, но не смогла – силы совсем пропали, и Димкин голос тоже пропал, растворился в визге приближающейся сирены.

      «Он жив, – ускользая, мелькнула мысль. – Теперь я умерла, а он жив… Господи, да когда ж мы встретимся-то?!»

      Под руку с приятной брюнеткой в зал вернулся Леонид Сергеевич.

      Ольга проницательным взглядом художника выхватила толстую, темную, перекинутую на грудь косу, пронзительно-голубые глаза, фарфоровой прозрачности кожу и утонченные черты лица, с которыми дерзко спорили полные губы, выдававшие чувственную и впечатлительную натуру.

      – Кто эта женщина, Сереж? – Ольга тронула за рукав Барышева.

      Он склонился к ней,