Неотмазанные. Они умирали первыми. Сергей Аксу

листьев, отделение сержанта Кныша, которое двигалось вдоль реки по берегу, неожиданно наткнулось на тела двух убитых омоновцев. На капитана, с выколотыми глазами и разрезанным до ушей ртом, и старшего сержанта, лежащего внизу наполовину в воде под обрывистым берегом на галечной отмели с вытянутыми над головой руками. Он сверху был похож на плывущего под водой ныряльщика. Мертвый же капитан одиноко стоял на краю поляны, выглядывая словно сказочный леший из-за деревьев: боевики его запихнули между двух сросшихся стволов. Распухшее посиневшее лицо представляло театральную смеющуюся маску. Кора и земля вокруг были обагрены запекшейся кровью.

      «Человек, который смеется, – Ромке невольно вспомнилось название книги французского классика, Виктора Гюго. – Наверное, вот так же проклятые компрачикосы уродовали детей, потом продавали их для забавы знатным вельможам».

      – Смотрите, пацаны, и запоминайте! Будет за что спросить с этих выродков! Как только земля их носит? – сказал старший прапорщик Стефаныч, с трудом с помощью Володьки Кныша освобождая убитого из тисков и опуская на землю.

      – Кныш, посмотри, может документы какие есть.

      Володька Кныш, стараясь не дышать, стал обыскивать труп. Вдруг он замер, посерел весь и заорал:

      – Ложись!!!

      Все, кто был на поляне, в панике бросились врассыпную; кто упал как подрубленный на месте, вжимаясь всем телом в спасительницу землю-матушку, кто рванул в глубь рощи. Ромка ничком плюхнулся за ствол ближайшего дерева, больно столкнувшись с Эдиком Пашутиным. Тот, коротко охнув, отполз дальше. Ромка же прильнул щекой к холодной земле, уткнулся носом в шуршащие листья. От смятых ржавых листьев исходил душистый аромат прошедшего лета. Но в данную минуту рядовому было не до ароматов. Зажав уши, зажмурив глаза и прикрыв голову автоматом, в напряжении ждал взрыва. Слышалось лишь рядом чье-то прерывистое сопение, ритмичное тиканье часов на руке и шорох прочь ползущих тел.

      «Сейчас рванет! Сейчас рванет! Вот-вот, сейчас!», – думал Ромка, стиснув до боли челюсти. Сердце бешено отбивало секунды. Прошло около минуты. Взрыва не последовало.

      – Кныш! – негромко позвал Стефаныч, повернув голову, ища глазами старшего сержанта.

      – Феня, – отозвался в ответ глухо Кныш. – В кармане.

      – Может, показалось?

      – Что я «эфку» от фиги не отличу? Ей-богу. Вот те крест!

      – Думаешь, ловуха?

      – Хер ее знает! Всякое может быть! Скорее да! Ты что, чичей не знаешь?

      – Не рванула. Может с чекой?

      – Может и с чекой!

      – В каком кармане-то?

      – Кажется, в левом.

      – Кажется или все-таки в левом?

      – Погоди. Да! Да, в левом.

      Стефаныч заворочался за деревом, отложил в сторону «калаш», стал, кряхтя, стаскивать с себя набитую под завязку «разгрузку».

      – Стефаныч!

      – Чего, родимый?

      – Ты что, ошалел? Ты че удумал?

      – А ты