Монастырь (сборник). Павел Амнуэль

дожидаясь окончания передачи «Вечер с Риччи Карпани», которую Дженни обычно смотрит перед сном – и действительно, Натаниэль сам убедился, после тупых шуток этого клоуна спится особенно сладко, и сны снятся такие… ну, какие-то интересные, снов Натаниэль не запоминал, только ощущения.

      И всего этого может не быть, если именно сейчас темная энергия разорвет, наконец, ткань пространства-времени, и они с Дженни исчезнут, станут физическим вакуумом. По закону подлости так вполне может случиться.

      Не говорить Дженни об этом? Лучше умереть в неведении, чем жить в ожидании конца?

      Но если быть честным…

      Он так и не включил телевизор, сидел перед темным экраном и разглядывал линии и круги на обоях – причудливый узор, всегда помогавший ему сосредотачиваться на нужной мысли, хорошее средство при медитации.

      – Нат, – крикнула из кухни Дженни, – иди ужинать!

      В ее голосе звучало напряжение, или ему это показалось? Конечно, она все время думала о его словах – что он хотел ей сказать? То, на что она рассчитывала? Или «важный разговор» – это, как часто бывало, рассказ о его новой теории или о семинаре, на котором он выступил?

      Он прошел в кухню – здесь все было особенным, Натаниэлю всегда казалось, что он входит не в другую комнату той же квартиры, а в иной мир, иную ветвь мироздания, где и сам в очередной раз становится другим. Это был мир Дженни – особые запахи, присущие только этой кухне, особая мебель, сделанная на заказ в маленькой мастерской на Сто восьмой улице. И посуда была особенной, тщательно отобранной на протяжении десятка лет. После того, как Дженни переехала из Финикса в Нью-Йорк и стала работать в Центре дизайна у самого Альфреда Барстена, она каждый предмет, который приносила в свою квартиру, соотносила с какими-то своими внутренними представлениями о гармонии, своей внутренней жизненной структурой, не всегда Натаниэлю понятной.

      – Господи, как хорошо, – сказал он, опускаясь на табурет, купленный на ярмарке, организованной по случаю то ли Дня благодарения, то ли Дня всех святых. Табурет выглядел простым – четыре ножки и сидение, – но почему-то, сидя на нем, Натаниэль ощущал покой, не нужно было никаких медитаций: садишься и проваливаешься в нирвану, а если еще Дженни ставит перед тобой тарелку с прожаренным, с изумительной подливкой, мясом, которое она только что сняла с огня…

      – Почему ты называешь это стейками? – спросил он. – Стейки в моем понимании…

      – Да, – улыбнулась Дженни, сев рядом, так, что ее нога легко коснулась его колена. – По-твоему, стейк – это полуфабрикат? Я могу прочесть тебе лекцию о том, что такое настоящий стейк.

      – Не надо лекций! – воскликнул Натаниэль и, наклонившись, поцеловал Дженни в щеку. – Я вижу перед собой настоящий стейк и намерен его уничтожить. И еще я…

      Он на мгновение запнулся, подумав о том, следует ли начать разговор сейчас или лучше подождать, пока ужин закончится и они перейдут в гостиную, где на журнальный столик Дженни поставит чашечки