Булгаков и «Маргарита», или История несчастной любви «Мастера». Владимир Колганов

Теперь начинается новая жизнь. Больше томиться нам невозможно. Он не приедет. Его отрезали, Лена! Я не плохой, ей-богу!.. Я не плохой…

      Елена. Ну хорошо! Скучно мне и одиноко. Тоскливо. Хорошо! Я согласна!

      Шервинский. Ты победил, Галилеянин! Лена! (Поет.) И будешь ты царицей ми-и-и-ра…»

      Увы, Булгакову, не имевшему в голосе даже полутора октав, такая удача и не снилась. Его удел – завидовать Шервинскому. Ну, разве что попытаться найти иные способы, чтобы покорять сердца прекрасных дам. Известно, что со временем ему это удалось – трудно представить такое количество поклонниц, которые появились у автора «закатного» романа. Ну а тогда, скажем, в конце 1917 года? Что оставалось бесталанному? Осталась лишь тоска, угадываемая в строках, адресованных сестре Надежде:

      «В начале декабря я ездил в Москву по своим делам, с чем приехал, с тем и уехал. И вновь тяну лямку в Вязьме, вновь работаю в ненавистной мне атмосфере среди ненавистных людей…»

      «И вновь…» Нет, совершенно непонятно, откуда такая безнадежность, можно сказать, крик израненной души. Нелады с работой – это еще не повод, чтобы все проклинать и видеть окружающее в черном цвете. В конце концов, самое главное для настоящего врача – это избавлять пациентов от страданий. Сознание выполненного долга – вот главная основа для спокойствия души. Разве что мысли и чувства Булгакова в те дни были заняты чем-то куда более важным.

      Тема вокала, ну, в крайнем случае хорового пения возникает в произведениях Булгакова не раз – вспомним хотя бы «глухой, смягченный потолками и коврами, хорал», так возмутивший профессора Преображенского. Но нас интересуют не способ выражения и не последствия привязанности писателя к вокалу, а скрытая причина этого явления.

      А что, если предположить, что тема вокала в произведениях Булгакова связана с воспоминаниями о К.? Что, если неудавшаяся попытка покорить сердце любимой женщины со временем превратилась в навязчивое желание пережить иллюзию торжества в своем воображении? Тогда логично допустить и следующее – причиной душевных мук Булгакова в то время, когда работал он врачом на Смоленщине и в Вязьме, была вовсе не мысль о заточении в захолустье. Причина не в «ненавистной атмосфере» и не в физических страданиях, ради избавления от которых он якобы прибегнул к помощи наркотиков. Куда естественнее его обращение к морфию как средству заглушить боль, вызванную разлукой с К., но что еще более существенно – вновь и вновь в своих грезах встретиться с любимой!

      Читаем рассказ «Морфий» из «Записок юного врача»:

      «Как все просто, в сущности. Оперная певица сошлась с молодым врачом, пожила год и ушла… Но вот уже полмесяца, как я ни разу не возвращался мыслью к обманувшей меня женщине. Мотив из партии ее Амнерис покинул меня. Я очень горжусь этим. Я – мужчина… Так что вот, – я вижу жутко освещенную рампу, из нее пышет разноцветная лента огней. Амнерис, колыша зеленым пером, поет…

      Анна (печально). – Что тебя может вернуть к жизни? Может быть, эта твоя Амнерис – жена?

      Я. – О нет.