Алый Первоцвет неуловим. Эмма Орци

и мигая, высокая одинокая свеча, бросающая фантастические тени на стены и освещающая капризным неверным светом лица мужчин. Как различны они были! Один – с выдающимися скулами, грубыми чувственными губами и тщательно напудренными волосами, другой – бледный, с тонкими губами, с проницательным взглядом хорька и высоким интеллектуальным лбом, над которым были высоко зачесаны лоснящиеся каштановые волосы. Первый назывался Робеспьером, безжалостным и неподкупным демагогом, второй – гражданином Шовеленом, бывшим представителем революционного правительства при английском дворе.

      Час был поздний, и шум готовящегося ко сну огромного бурлящего города долетал в уединенные апартаменты опустевшего дворца Тюильри, как слабое отдаленное эхо.

      Прошло два дня после фрюктидорского переворота. Поль Деруледе и Джульетта Марни, осужденные на смерть, были унесены из кареты, сопровождавшей их из Дворца юстиции в Люксембургскую тюрьму, буквально святым духом. Кроме того, Комитетом общественной безопасности только что были получены сведения о том, что в Лионе аббат дю Мениль с бывшим шевалье Д’Эгремоном, а также с женой и всей семьей последнего совершили подобный чуду, невероятный побег из Северной тюрьмы.

      Но это было еще не все. Когда Аррас оказался в руках революционной армии и вокруг города был сформирован постоянный заслон, чтобы ни один из предателей-роялистов не мог спастись, около пятидесяти женщин и детей, двенадцать священников, старые аристократы Шермуа, Деллаве и Галлипо, а также многие другие проскочили через заставы – и вернуть их уже никто не смог.

      По домам подозреваемых проводились рейды в надежде найти убежища или, более вероятно, приюты спасителей и помощников. В Париже возглавлял и проводил эти операции общественный обвинитель Фукье-Тенвиль на пару с кровожадным вампиром Мерленом. В данный момент они находились около дома на улице Старой Комедии, где, по сведениям доносчиков, на целых два дня останавливался какой-то англичанин.

      Они потребовали впустить их и сразу же проследовали в бедно обставленные комнаты. Оборванная хозяйка еще не убрала того места, где спал англичанин; она даже не знала, нашел ли он место получше.

      – Он заплатил за комнату на неделю вперед, а приходил и уходил когда ему вздумается, – объяснила она гражданину Тенвилю. Еще старуха сказала, что не готовила ему и не убирала за ним, поскольку он никогда не ел дома и жил всего два дня, и что она не знала, был ли ее постоялец англичанином, пока он не уехал. Она-то думала, что он француз с юга, поскольку говорил с типичным южным акцентом.

      – Это был день восстания, – продолжала она, – он собирался уходить, а я сказала ему, что на улицах сейчас небезопасно, особенно для иностранца. Он всегда одевался очень богато, и я была уверена, что нищие непременно набросятся на него. В ответ он рассмеялся, дал мне клочок бумаги и сказал, что, если не вернется, можно считать его погибшим. А если меня будут расспрашивать о нем из Комитета общественной безопасности, показать этот клочок – и меня оставят в покое.

      Хозяйка говорила бойко, нисколько не испугавшись