Милосердие смерти. Истории о тех, кто держит руку на нашем пульсе. Сергей Ефременко

а то тут сердобольная жена ересь порет, что вступила с вами в сговор. Хочу заметить, не вполне законный, а где-то даже и преступный.

      – Так, Артем, щас мы и ее примем за клевету и за преступный сговор с мужем в истязании детей. Так ей и передай.

      Я объяснил не в самых лестных фразах этой замученной и олигофреничной женщине, чем грозят ей последующие ходатайства о спасении мужа и какая она после этого мать. Из благодарной и счастливой женщины она моментально превратилась в затравленного зверька и смотрела на меня так, будто это я разрушил ее семейную идиллию (если она знала это слово), покалечил дочь и посадил мужа. На следующий день мы перевели Сашку в детскую неврологию.

      Мать больше к ней не приходила. Через два месяца она написала отказ от ребенка в связи с трудным материальным положением и невозможностью одной воспитывать двух девочек, одна из которых инвалид.

      Сашка умерла в возрасте года и двух месяцев в детском доме от прогрессирующей гидроцефалии и атрофии коры головного мозга.

      Два вертолета

      В жизни их, этих вертолетов, было много: и счастливые, и военные, и горящие, и «двухсотые» – но запомнились первые два. Те два вертолета из мирной жизни времен Советского Союза и молодости.

I

      Больных в реанимации было мало, все стабильные, плановые наркозы отменили, и ничего не должно было помешать праздничному концерту, подготовленному мужским составом нашей больницы для наших профессиональных спутниц в честь Восьмого марта. Вся фишка заключалась в том, что мной и моим другом травматологом Володей Кругленьким был подготовлен номер, а именно – хор врачей-мужчин с исполнением знаменитой хоровой песни «Вечерний звон». Запевал самый безголосый, с полным отсутствием музыкального слуха, единственный оперирующий уролог на весь район Вова Замазов. Черный, похожий на цыгана, раздолбай, с полным ртом золотых зубов, охотник, балагур – он, как никто, подходил на роль запевалы.

      Я знал его еще со времен своей субординаторской практики после четвертого курса. Неделю, по плану практики, я сидел с ним на урологическом приеме в поликлинике. Однажды к нему на прием пришел пациент, шахтер, видно, хороший его знакомый.

      – Владимир Аксентьевич, ну вот съездил, как вы сказали, в область. Пропил то, что они прописали. Но все равно не стоит. Хоть воймя вой, не стоит, и все. Жена или спутается с кем-нибудь, или из дому выгонит.

      Так говорил этот бедолага, богатырского телосложения красавец, и в карих, больших глазах отражались вселенская тоска и печаль.

      – Петрович, – ехидно улыбаясь своей золотой улыбкой, спросил красавца Замазов, – а ты женьшенем пользовался? Порадуй жену ко Дню шахтера.

      – Владимир Аксентьевич, уж год его пью, все без толку.

      – Э, Петрович, ко Дню шахтера открою тебе страшную тайну. Его не пить надо, а привязывать к окаянному отростку, и тогда по-нашему, по-шахтерски-то жену… А, Петрович?

      Я думал, что сдохну от смеха, но смеяться было нельзя. Это было бы расценено как надругательство мальчишки-практиканта