Половина солнца. Ад Вороновский

Миллиарды лет… Такое было ощущение.

      Боль пронизывала насквозь. Сердце билось и замирало. Кожа осыпалась и срасталась.

      Больно. Это было очень больно.

      А со временем боль притуплялась.

      Я схватился за кровать. Она тоже загорелась. Огонь был везде. Везде. Преследовал, загонял в угол.

      Я забился туда, пытаясь закрыться от пламени руками. Их опалило жаром пуще прежнего, но так я хоть немного мог уберечь своё лицо.

      Эндрю… Нуада[1], если ты существуешь, пусть он не терпит сейчас такие же муки. Пусть он будет в безопасности. Пусть их обманет мой трюк. Пусть.

      Может быть, если так страдать целую вечность, можно привыкнуть? Уже не обращать внимания на этот ужас…

      Хрена с два! Я всегда панически боялся огня. Он манил меня и отталкивал. Я хотел к нему прикоснуться и всегда обжигался.

      Пламя усилилось, и я снова закричал. Голос казался каким-то чужим. Будто так истошно воплю вовсе не я, будто умирает и воскресает из раза в раз совсем другой человек.

      Но это был именно я.

      И мне было чертовски. Чертовски. Больно. Как бы ни казалось, что боль отступила, что страх отступил, они оставались со мной. Только они.

      Я закрыл голову руками, ощущая, как плоть сгорает и плавится. Как остаются одни кости, и они со временем истлевают. Скорее всего, я преувеличивал. Организм восстанавливался довольно быстро в ящике Пандоры. В этом карцере.

      В том-то и был весь ужас.

      Кажется, я снова кричал. Но голос сел. Кричать сил не хватало.

      Я упал на пол и вытянул руки, в панике наблюдая за тем, что происходит с ними в огне. Пламя пожирало плоть, опаляло меня заживо. Я мог бы заплакать, но боль не давала сделать этого. Только кричать. Уже почти неслышно: я просто открывал рот в безмолвном вопле и не узнавал этого чужеродного, отвратительного стона.

      Я смотрел, как опадают волосы, сливающиеся своей рыжиной с ярким пламенем. Смотрел, как всё возрождается и как ярче полыхают языки пожара.

      Огонь. Огонь. Огонь.

      Поглощающий всё. Разрушающий.

      Мои способности не работали. Да и откуда мне взять тут холод? Жарко здесь настолько, что аномальная бы не помогла – я могу образовать лёд только из холодного воздуха…

      – Убейте меня, – слетело охрипшим криком с моих губ. – Убейте меня, убейте меня, убейте меня…

      Я снова закрыл лицо руками, ощущая, как жарко они пылают. Как и всё тело.

      Огонь убивал каждую клетку; проклятие бессмертия их восстанавливало. И пожар снова их пожирал.

      Огонь, огонь, огонь…

      – Убейте наконец! – я не услышал своего крика. Пламя продолжало пылать, оно разгоралось всё сильнее, глаза болели от яркого света.

      И вдруг всё потемнело. Я всё ещё ощущал жар, ощущал, как он убивает меня, но не чувствовал, что восстанавливаюсь. Я закрыл лицо руками сильнее, понимая, что близок конец.

      Брат…

      Я распахнул глаза шире, глядя на яркие ожоги на руках. Они не восстанавливались.

      Я распахнул глаза, и они остались бы такими навсегда. Остекленевшими. Мёртвыми. Если бы, разумеется,

1

Дэмиан обращается к кельтскому божеству по имени Нуада «Серебряная Рука» – дважды королю Даннов. Нуада потерял свою руку в «Сражении Мойтуры», и Диан Кехт заменил её на механическую. Есть аналог в лице норвежского бога Тира. – (Прим. автора.)