Кольцо призрака. Софья Прокофьева

е земное тело…»

Данте. «Божественная комедия», песнь тридцать третья

      Глава 1

      – …Здравствуй! – сказала Анна.

      Нонка стояла в дверях. Красивая женщина. Красота с обещанием. На таких оборачиваются на улице. Драгоценный жирок дрожит, вот-вот перейдет в сияние. Губы раздвинуты в застывшей улыбке. Чистые влажные зубы, только один зуб спереди серый, матовый, мертвый. Прежде Анна его как-то не замечала.

      Растекшись по стене, плескалось зеркало. В нем отражалась полка над вешалкой. На ней, расплющенной черепашкой, клетчатая кепка.

      Нонка смотрела на Анну таким пустым взглядом светлых, до блеска отмытых глаз, что Анне показалось: это только перламутровая изнанка ее глаз. На самом деле Нонка смотрит назад, куда-то сквозь собственный затылок, и видит что-то не очень спокойное, с чего лучше не спускать глаз.

      – У меня билеты в кино. Все мужики балдеют. Хоть посмотрим, что им нравится. И потом, все Оскары… – сказала Анна и добавила: – Сеанс прямо сейчас, но если быстро, успеем.

      – Нет, – Нонка немного подумала. – Не получится сегодня. Как-нибудь в другой раз, ладно?

      Голос ее звучал обыденно и просто. Ничего странного не было в ее словах. И все-таки она торопила Анну уйти. Этим обращенным к ней слепым, невидящим взглядом. И молчанием, откровенным, заметным. Да и стояла Нонка слишком прямо. Каждый позвонок в спине позванивал от напряжения.

      – А я с тобой пойти намылилась, одной неохота, – невольно вздохнула Анна. – Ну ладно, я тогда пошла.

      – Спасибо, – вдруг искренне и торопливо сказала Нонка живым голосом. Она чуть наклонилась и посмотрела на Анну с облегчением, благодарно.

      Но тут без малейшего стука отворилась другая дверь в глубине. На скользкий пол лег белесый блеск. Анна увидела высокого мужчину. Он стоял в дверях так, что у него между ног образовался устойчивый треугольник света.

      – Девочки, о чем вы тут шепчетесь? – спросил он весело. – Так и будете в передней?

      – Что мы правда стоим, заходи, – неожиданно охотно предложила Нонка. Даже усмехнулась.

      Ага. Нонкин муж. Очередной.

      Из глубины неосвещенной передней Анна не могла его разглядеть. Он стоял, весь словно из одного темного куска, обведенный дрожащей ниткой света. Молодой огонек зацепился, моргая, за его плечо. Дверь позади него беззвучно закрылась. Вернувшийся полумрак все сгладил, погасил. Пушистый огонек перескочил на зеркало, побежал по нему паучком. По водянистому стеклу, расширяясь, пошли круги. Сквозь подвижную зыбь Анна разглядела сильные мужские ноги, обтянутые серым шелком чулок. Бархат камзола собрался мягкими складками на локте. Кто это? Анна вглядывалась в едва различимое лицо. Нет, мешают круги на воде. Только острые черные усы, клин бородки. Позади высунулся еще кто-то, одетый в какую-то рванину, со вздувшимся животом и черным провалом улыбки. Протянулись тонкие женские руки, светясь белым атласом. Это мои руки…

      По спине Анны скатились ледяные шарики. Померещилось… Это же тени, просто тени, сбившиеся в зеркале.

      – Так ты ж – в кино! – вспомнила Нонка. Она махнула сливочной рукой и распахнула дверь. Рука ее брызнула светом. – Слушай, плюнь, не ходи! – бесшабашно-весело воскликнула она. – Посидим раз в жизни нормально! Кофе попьем. Ой, да я вас не познакомила! Андрей.

      – Анна.

      Уверенно протянулась округлая рука Нонки. Она, не торопясь, по-хозяйски стала застегивать рубашку Андрея.

      На кого он похож, красивый, не вспомню, да нет, слишком даже, а губы какие красные.

      – Анна, – медленно повторил Андрей. Он отвел глаза на стену, потом выше, на потолок, как бы ища взглядом подходящее место, чтобы не спеша посмаковать ее имя.

      Анне захотелось сказать, что ее бабушку тоже звали Анна. Баба Нюра… И вдруг она увидела бабушку в гробу. В снежно-белом каменном платочке, плоско высохшую. В приготовленном задолго и любовно темном ситцевом платье. Даже руки были заранее приготовлены, чтобы держать дешевую бумажную иконку. Маленькие ступни совсем не занимали места в тапочках. Тапочки стояли двумя черными полупустыми домиками. Бабушка открыла глаза: «Пятаки, положи мне на глаза пятаки, – донесся до Анны голос бабушки Нюры, – клади, клади пятаки, чтоб не видеть мне…»

      «Да что со мною?» – с досадой подумала Анна.

      – Пошли на кухню! – Нонка обняла Анну за плечи, рука ее показалась Анне пудово-тяжелой и слишком горячей. – Кофе пить!

      Из темноты передней кухня блеснула пестрой пластмассой. Все, что умело блестеть, блестело. На круглом столе выросли расписные глиняные чашки. Анна вглядывалась в счастливое и спокойное лицо Нонки.

      Такая же, как всегда. Она всегда такая. Только этот темный, неживой зуб, как я раньше не замечала?

      Нижний край занавески отделился от подоконника, и вся занавеска, пухло вздохнув, пошла вверх, окутав по пути узкую вазу, а вместе с ней три длинных бутона, закрученных туже некуда, на толстых колючих стеблях. Нонка, коротко ахнув, подхватила вазу, провела ладонью по донышку и легко, без стука, поставила