Удивительные истории о мужчинах. Сборник

стыдно стало: за бесчувственность и за свинарник, что после себя оставил.

      Выпил я молока, пожевал хлеба, вкуса не чувствуя…

      Сентябрьское солнце за окном разошлось по-летнему. Разморило меня, пока сидел. Потому я разделся, завернулся в одеяло и уснул.

      Кошмары меня не мучили. Зато, проснувшись, я увидел над собой Настю.

      – Что, Настенька? – пробормотал я в том невнятном состоянии, какое бывает, если поспишь днем.

      Что-то мелькнуло в карих глазах девушки. Мелькнуло и пропало, сменившись обычным спокойным выражением.

      – Одевайтесь да пойдемте покушаете! – сказала она.

      – Угу! Спасибо! – поблагодарил я, но остался лежать, ожидая, пока она выйдет.

      Но Настя не вышла, лишь отошла к двери, все еще не спуская с меня глаз.

      Да. Сплю я, надо сказать, нагишом. Стеснительным себя не считаю, но тут отчего-то смутился. И выйти ее попросить неловко: они ж тут запросто вместе в баньках, да и…

      Словом, не попросил. Откинул одеяло, встал, трусы натянул поспешно, за брюки взялся…

      Тут уж она вышла. Странная, верно, девушка? Или – нет?

      Со сна мне все каким-то звонким и ненастоящим виделось.

      В большом доме, войдя в незапертую дверь, я по темноватому коридорчику прошел в столовую. Знал, у Лёха так заведено: двое, трое, хоть в одиночку, а на кухне не ели. Только в столовой. Стол был накрыт и к своему, незначительному впрочем, удивлению, я увидел на нем запотевшую бутылку водки.

      – Это зачем? – спросил я.

      Для порядка спросил. Не возмущаясь, не протестуя – любопытствуя.

      – Нужно! – твердо сказала Настя и указала мне мой стул.

      Правильно: не помешало. Напротив, опростав пару зеленых стопочек, я как будто оттаял изнутри. Снова заговорил о жизни своей недлинной, где был, что видел. Про юг, про север с западом.

      – Кстати, – говорю, – вкусно ты свинину готовишь! Верь мне, я уж ее всякую ел! И кабанятину. В Прибалтике. Там кабак один есть, кабанятину и медвежатину подают. Я и то и другое попробовал. И скажу: что кабанятина, что медвежатина, считай, – та же свинина. Ну да вам здесь медвежатина не в диковинку. Вы ж… – и осекся.

      Лицо Настенькино окаменело. Что ж я сказал такое?

      Вспомнил! О Господи! Ляпнул, дурак пьяный!

      – Выпьем! – говорю. И быстренько, глаза спрятав, водку расплескал.

      Скушали, не чокаясь.

      Лицо Настенькино порозовело еще, хоть и прежде румянец у нее был отличный. Нет, она симпатичная! Так-то я скуластеньких не люблю: есть в них что-то плебейское. Это не я, это приятель мой говорит. Я и сам не из бояр-дворян. Оба деда – как есть, мужики. Да только посмотрел я на Настеньку иным взглядом. Увидел и шею голую, стройную, и грудь большую, и плечи широкие, но не жиром заплывшие, как бывает, а развернутые красиво, надменно даже.

      «Какие ж ноги у нее?» – подумал. Никак не вспомнить. Длинные, наверно, раз высокая.

      «Все, – думаю, – надо уходить!»

      Встал.

      – Спасибо, – говорю, – Настенька, за хлеб-соль-угощение!