Королева белых слоников. Юлий Буркин

на которых я, правда, только глазел… Но одесситы меня часто раздражали. Прежде всего, своим неуемным желанием шутить, когда это уместно и когда неуместно.

      … Я ехал в трамвае к вокзалу. Неожиданно трамвай остановился между остановками, водитель, ни слова не сказав, вышел и удалился прочь. Минут пять я сидел молча, думая: может быть тут так заведено? Я обернулся к пожилой женщине позади меня.

      – Извините, – обратился я к ней, – долго ли трамвай будет стоять?

      – И это вы спрашиваете меня? – всплеснула руками одесситка.

      – Может, вы знаете…

      – Послушайте, что вы от меня хотите?! Я такой же пассажир, как и вы, и я нахожусь в таком же недоумении!

      Я решил подойти с другой стороны:

      – А далеко ли еще до вокзала? Как вы мне посоветуете: выйти и добраться до него пешком или ждать водителя?

      – Разве вы сами еще не поняли, что такой водитель может не прийти вовсе?

      – А в какую сторону мне идти?

      – Идите, куда хотите.

      – Я хочу на вокзал, – напомнил я слегка раздраженно.

      – Идите по рельсам, не ошибетесь.

      Так я и сделал. Но метров через сто я добрался до аккуратной развилки. Одесская ведьма не удосужилась предупредить меня об этом. Куда я должен идти – налево или направо? Я остановил проходящего мимо мужчину:

      – Простите, вы не могли бы мне подсказать, куда мне идти, если я хочу добраться до вокзала – налево или направо?

      Мужчина мило улыбнулся:

      – Видите, позади вас трамвай? Если вы сядете на него, вы попадете прямиком, куда хотите.

      – Дело в том, что я только что сошел с этого трамвая, так как он, по-видимому, сломался.

      – Ну, это уже ваши проблемы, – развел руками мужчина, и, довольный собой, похохатывая, удалился.

      Очень хотелось его догнать и набить морду. Да время не позволяло.

      … Нашел вокзал, купил билет, купил пиво, вернулся часа через два с половиной, открыл кабинет… Я еще никогда не видел Эльку такой зареванной. Рукопись «Бабочки» была мокрой насквозь. Вот тогда я утвердился в мысли, что я и впрямь написал хорошую вещь. Может быть даже гениальную.

      Выборы. У Эли.

      Так шли день за днем. Год за годом. Наверное, Штирлиц столько не врал немцам и не изворачивался, сколько изворачивался и врал я. В начале я думал, что это не любовь, а увлечение, думал, это скоро пройдет, и тогда вместе с разочарованием наступит и облегчение, а главное – упрощение. Но этого не происходило. Я любил все сильнее, я хотел все больше времени проводить с Элей, а потому врал все больше, и напряжение, которое, правда, чувствовал только я один, все росло и росло. Я выдерживал только потому, что был перезаряжен любовью.

      Струна натягивалась все туже, звучала все более щемяще. И однажды она лопнула. Эля опять была в Одессе, я скучал. Она позвонила мне домой, и именно я подошел к телефону. Но не смог разговаривать с ней деловым тоном, не смог сказать: «Я вам перезвоню»… Я понимал, что жена слышит то, как я разговариваю. Дело ведь было даже