Книга обстоятельств. Олег Юрьев

прижизненно?!

      Смеется, бережно уходит с недоеденными шницелями, оскорбленными в своей надорванной рыжемохнатости.

      В Провансе

      Золото, зелень, известковая белизна.

      Но никакого серебра, даже и ни осокори никакой! И оливы у них – не в тускло-серебряных ленточках, а в зеленых…

      Скрипя крыльями, с горы нá гору перетащился голубь.

      Цикада перемахнула перед лицом дорогу, как шарообразное вращение с чем-то черным или, может, просто стемневшим внутри.

      …Каштаны-голоштаны…

      Облака сизые на олове, потом синие на золоте, потом черные на ничем.

      С тихим «фр-р-р» пролетела ночница. Или это была жизнь? спросил бы сенильный Тургенев.

      Автостоянка на холме. Кириллица и латиница; гласные и согласные

      Перед небом, перед его сухо лиловеющей кожей (справа уже взрезанной, кажущей кровавую мышцу) – женщина в контражуре, как большое русское У: с как бы подтянутой к подбородку грудью и узким, свернутым ветром подолом. Рядом курсивной капителью немецкая J: муж.

      …А сейчас еще и детки ихние повыбегают из машины, все как один похожие на i или на иные строчные гласные…

      Из машины, выбодав дверцу, выползли на передних ногах двe лабиринторылых собаки и уселись друг против друга, как большое немецкое R и зеркально отраженное русское Я. С отбивными языками и раскачивающимися ощечьями.

      Глаголи фонарей тихо загораются над покоем стоянки.

      Солнечная зима во Флоренции. Раннее утро – голубое и золотое, а

      черный флорентинский воздух весь уже за гóрод вышел и мышел уже зá город весь: обернул, по ним и стекая, холмы – не столь окрестные, сколь окружные.

      Над холмами ночное, белое еще небо медленно голубеет сквозь себя. А между холмов горит красный хворост тосканский, скоро золотым станет…

             Слитное небо.

             Взмыкивающие холмы.

             Членораздельные долины.

             Кипарисы – сложенные зонтики, пинии – раскрытые.

      Под пиниями и кипарисами у зеркалец своих и чужих мотороллеров италианцы причесывали закапанную седину и напевали голосами сладостно-хриплыми – голосами как бы с итальянской трехдневной щетиной.

      Дорога Чикаго – Урбана-Шампэйн, Иллинойс. О смерти и жизни

      В плоских частях Европы за вертикаль отвечают церкви и ратуши. Здесь – силосы и газгольдеры.

      Сельские кладбища – неогороженные поляны с надгробьями там-сям. Ни дорожек, ни оград, ни клумб. Иногда деревья. Не кладбищенские, а деревья вообще: всегда тут стояли. Могил не подразумевается – только надгробья, всем своим видом намекающие, что они кенотафы. Необжитая смерть.

      И придорожные деревни (когда это деревни, а не выставленные рядами жилвагоны по соседству с крепостями черной жестью сверкающих и белым алюминием матовеющих