Княгиня Ольга. Две зари. Елизавета Дворецкая

ему будто бросали вызов. Но кто? В этой округе почти не было жителей.

      – Мертвецы из Божищей, – сказал Владар, когда оружники обсуждали это меж собой. – Тут же недалеко.

      – Угу, потому и в личинах, – кивнул Торлейв. – Морды-то сгнили.

      Он был непривычно молчалив, переживая свой первый нешуточный бой. Лют похвалил его потом, сказал, что он все сделал правильно, однако парня до сих пор трясло. Он не был трусом, но и не ощущал того боевого ража, который Люта в его возрасте заставлял мчаться вскачь на засеку, давая уверенность, что стрелы всегда попадают в кого-то другого. Торлейв хорошо понимал: могут попасть и в него. Но для сына Хельги Красного это был не повод жаться за чужими спинами.

      Колча отлеживался: он пришел в себя, но был сам не свой. Воюн сидел в темном углу и не встревал в разговоры. О произошедшем старейшина говорить не решался, но чувствовал себя так, будто каждый миг на него могли указать как на главного виновника.

      У него-то был ответ на тот вопрос, что мучил Люта. Ему не требовалось гадать, кто устроил это нападение: он точно знал. Драговижичи надели личины, чтобы нагнать страху на противника, но помимо этого скрывать лицо от киян из них имело смысл только двоим: Бересту и Плетине, которых русы видели в Плеснеске и могли узнать. Зато Воюн и его родичи знали всех, и им личины Карачуна, не раз виденные, не мешали угадать своих ближайших соседей. Он лишь поначалу опешил и растерялся: не ожидая ничего подобного, не поверил своим глазам.

      А ведь он знал, что замыслили Берест и Плетина. Они обманули его притворным отказом – а может, он сам обманулся, чтобы не тревожиться еще и об этом, когда душа была полна тревогой о дочери.

      – Они ж могли меня убить! – бормотал старейшина, вновь и вновь вспоминая, как бежали к нему люди в личинах и как сам он хоронился под санями, пока не услышал совсем рядом голос Люта.

      Из его саней тоже была вынесена поклажа, а лошадь уведена. В поклаже ничего особо ценного не было – так, дорожные пожитки, хотя теперь укромовичи остались даже без сменной рубахи. Выходит, их ограбили свои. Может, и не со зла – разбираться, где чье, неопытным разбойникам было некогда. И то, что жизни его угрожали свои же, даже сваты, хоть и бывшие, потрясло его сильнее, чем сама эта угроза.

      Эту тайну требовалось сохранить во что бы то ни стало. Проболтайся он – это будет смерть Драговижу, самому Воюну и Обещане. И старейшина старался отворачиваться от света, будто боялся, что русы по лицу его угадают правду.

      – Да ладно тебе, отец! – сказал наконец Лют Острогляду. – Ложись спать. Может, найдем еще тканину с бабами – диковина приметная, авось где всплывет.

      – Тьфу на нее! – махнул рукой Одульв. – То, что мы княгине везем, ей куда дороже покажется. И уж этого у нас все бесы из Нави отнять не сумеют!

* * *

      Послам повезло: они добрались до Киева в густых сумерках, когда ворота уже были закрыты – и на Святой горе, и на Киевой. Внутрь их, конечно, пустили, но ехать прямо к княгине, как пришлось бы делать среди