Фантазии Невского проспекта (сборник). Михаил Веллер

бы… Уж снова-то он не наворотил бы этих глупостей, сначала обдумал бы как следует толком. Вообще нельзя задавать такое сочинение без подготовки. Предупредили бы заранее: обсудить, посоветоваться…

      Он перелистал тетрадь в задумчивости. Словно бы раздвоился: один, единый во всех лицах, суетился в созданной им, благоустроенной до идеала (или до ошибки?) и испорченной Вселенной, а второй – как будто рассматривал некую стеклянную банку, внутри которой мельтешили все эти мошки, – эдакий аквариум, где он поставил опыт…

      – Всё! – приказал Петр Мефодиевич. – Ошибки проверять не надо.

      …и опыт, подошедший к концу, его удручает. И Валерьянка, повинуясь сложному искушению – подгоняемый командой, влекомый этим последним чистым листом, втянувшийся в дело, раздосадованный напоротой чушью: уж либо усугубить ее до конца, либо как-то перечеркнуть, и вообще – играть так уж играть, на всю катушку! – грохнул к чертям эту стеклянную банку, дурацкий аквариум, этот бестолковый созданный им мир, взорвал на фиг вдребезги. Чтоб можно было с чистой совестью считать все мыслимое сделанным, а тетрадь законченной, и следующее сочинение начать в новой.

      И в этот самый миг грянул звонок.

      25). Валерьянка сложил портфель и взял тетрадь. И растерялся – помертвел: тетрадь была чистой. Как…

      Он только мечтал впустую!! Ничего не сделал! Лучше б хоть что-нибудь! Чего боялся?!

      И увидел под партой упавшую тетрадь. Уффф… раззява. Он их просто перепутал.

      – Урок окончен, – весело объявил Петр Мефодиевич, подравнивая стопку сочинений. – Обнадежен вашей старательностью.

      Замешкавшийся Валерьянка сунул ему тетрадь, поспешая за всеми.

      – Голубчик, – укоризненно окликнул Петр Мефодиевич, – ты собрался меня обмануть? – И показал раскрытую тетрадь: чистая…

      – Я… я писал, – тупо промямлил Валерьянка, не понимая.

      – Писал – или только хотел? М?

      Наважденье. Сочинение покоилось в портфеле между физикой и литературой: непостижимым образом (от усталости?) он опять перепутал: сдал новую, уготованную для следующих сочинений.

      – Извините, – буркнул он, – я нечаянно.

      Петр Мефодиевич накрыл тетради своей книжкой и встал со стула.

      Тут Валерьянка, себя не понимая (во власти мандража – не то от голода, не то от безумно кольнувшей жалости к своему чудесному миру, своей прекрасной истории и замечательной вселенной), сробел и отчаялся:

      – Можно я исправлю!

      – Уже нельзя, – соболезнующе сказал Петр Мефодиевич. – Времени было достаточно. Как есть – так и должно быть, – добавил он, – это ведь свободная тема.

      – Какая же свободная, – закричал Валерьянка, – оно само все вышло – и неправильно! а я хочу иначе!

      – Само – значит, правильно, – возразил Петр Мефодиевич. – От вас требовалось не придумать, а ответить; ты и ответил.

      – Хоть конец чуть-чуть подправить!

      – Конец и вовсе никак нельзя.

      – А еще будем такое писать? – с надеждой спросил Валерьянка.

      – Одного раза вполне