Долгая дорога к тебе. Анастасия Доронина

принося с собой аккуратно завернутые руками чужой женщины гостинцы и запах чужого дома. Во-вторых, мама родила меня в законном браке. И то, что муж ушел от нее, оставив законную жену с ребенком на руках ради длинноногой продавщицы соседнего продмага, придавало маме ореол мученицы. И этот ореол мама носила с высоко поднятой головой, так же гордо, как носят корону.

      Мать Юрки Артемьева, родившая неизвестно от кого и неизвестно зачем, была в глазах нашей дворовой общественности женщиной с сомнительной репутацией. Несмотря на то, что эта женщина возвращалась с работы точно в положенный срок. А лопоухий мальчик, у которого в свидетельстве о рождении в графе «отец» зиял позорный прочерк, встречал усталую женщину уже у самого входа в парадное. И отнимал у нее вечно груженные продуктами сумки и нес их на пятый этаж.

      Мне же никогда не приходило в голову встречать маму с работы… Даже в тех редких случаях, когда она приходила домой еще до окончания светового дня. Весь этот световой день я проводила с бабулей. В этом мне повезло – у меня была классическая бабуля, большая, полная, добрая, прекрасная кулинарка и рукодельница, великолепная рассказчица с запасом чудесных волшебных историй. Всему лучшему, что во мне есть, я обязана ей.

      Став взрослее, я заявила бабуле:

      – Мама меня не любит, и я ее не люблю. Скажи, зачем мы нужны друг другу? Лучше бы я жила с тобой, а она бы ушла.

      – Нельзя так говорить, Веруня, – вздыхала бабушка. – Мама тебя любит. Она просто несчастна. Очень несчастна. Люби маму, деточка, и жалей ее. Жалость – это любовь.

      – Не буду, – упрямо наклоняла я голову. – Пусть она уходит. К этим, своим…

      Бабуля испуганно смотрела сквозь очки, потом прижимала мою голову к себе и заговаривала о другом. А я исподлобья смотрела на мамин туалетный столик с целой батареей духов, кремов и всяческих помад и чувствовала, как во мне крепнет глухое раздражение против этой женщины, все более и более от меня далекой…

      Сейчас я понимаю, что мама была действительно несчастной. Но даже это понимание не спасает меня от неодолимого чувства неприязни к ней – даже сейчас, когда мне самой больше лет, чем было маме, когда ее бросил папа… Мне двадцать пять, ей – сорок семь, а бабуля давно умерла. Я не выполнила ее завета: полюбить и пожалеть. И у нас с матерью плохие отношения.

* * *

      Все годы, что я ее помню, мать не занималась моим воспитанием. Она бросилась в другую крайность – погрузилась полностью в переживания по поводу ухода отца, в свое желание отомстить ему, заставить пожалеть о том, что он ее бросил. И, кажется, лет на пятнадцать, а то и больше, мама вообще забыла, что я существую.

      – Натуся… ты опять? – слабо вскрикивала бабуля, выходя в коридор в третьем часу ночи.

      – Оста-авь меня, ради бога! Да подите вы все к чертям собачьим!!!

      И снова расческа летела в мою голову, мамин подбородок со все более ощутимыми следами увядания начинал мелко дрожать, я захлебывалась слезами у себя на диванчике, а бабуля, повздыхав на кухне, приносила мне воды, и вслед за ней в дверь вползал терпкий запах валокордина.

      – Веруня, –