Китайская кофточка. И другие рассказы о Марусе. Марина Важова

>

      Мороженое

      Июнь стоит такой жаркий, что плавится асфальт. Все стараются ходить по теневым сторонам улиц, и оставшаяся с войны табличка на Невском: «Граждане! При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна!», приобрела новое значение. Залитый беснующимся солнцем тротуар порой, как и в блокадные годы, принимает в свои шершавые объятия свалившихся от солнечных ударов граждан. Правда, горожане приловчились уезжать на выходные за город, где жар усмиряется ветерком с залива, охлаждается под сводами лесного шатра, так что солнечная шрапнель достаётся в основном неуёмным туристам.

      Маруся томится в городе. Почему-то никак не могут решить с дачей. Ту, прежнюю, в Осельках, сдали какому-то плешивому дядьке, сдали за их спиной, подло проведя тайные переговоры, набивающие цену: «Не знаем, что и делать, у нас есть постоянные жильцы, как мы им откажем? Ведь нужны веские причины…». Деньги – очень веская причина, а новые съёмщики богаты. Тётя Женя говорит, что за воротами стоит новенький «Москвич», а по участку бегают трое детей – все мальчики – и собака-такса. А им, квартировавшим много лет, отказали.

      Тётя Женя так обиделась, что и соседнюю дачку, Тонину развалюху, смотреть не пошла, хотя та была ещё не занята: «Не смогу я в ту сторону глядеть и видеть, как их шпана резвится на качелях, с таким трудом установленных нашими собственными руками!» Уехала, даже объявления на столбе у платформы читать не стала. Всё, с Осельками навсегда покончено! А теперь дачу не снять – каникулы начались. В каждой халупе и пристройке что-то моют, красят, тюль развешивают. Дети на великах и самокатах, старушки в панамах.

      А Маруся осталась в городе, ей скучно. Она то порисует, то поиграет, то в окошко поглядит. А там знакомая до мелочей картина в раме отмытого перед майскими праздниками окна. Жёлтые стены двора-колодца имитируют солнечный свет, карнизы крыш с ржавыми ограждениями, давно не дымящие трубы, антенны, распятые черными проводами, слуховое окно чердака с разбитым стеклом… Ничего интересного.

      Хорошо хоть бабушка купила мороженое. Самое дешёвое, за семь копеек, в бумажном стаканчике, фруктовое, холодное и твёрдое. В какой-то момент от него даже заморозилось нёбо – так было, когда ей драли зуб. Но потом всё быстро прошло, лишь на языке остался вкус чёрной смородины.

      Сестра Оля пришла из школы, где проходила летнюю практику в школьном саду, высаживая на клумбы рассаду анютиных глазок. Оля – двоюродная сестра, тёти Женина дочка, но Маруся об этом постоянно забывает, ведь живут они вместе, как родные. И хотя они совсем не похожи: Оля светленькая и кудрявая, с белёсыми бровями и ресницами, а Маруся темноволосая, широкие бровки с хохолком, – но их все сразу признают сёстрами. Наверно из-за веснушек и вздёрнутых носов.

      Они быстренько пообедали и вместе пошли гулять в Зелёный сад, через дорогу от их Шкиперского протока. Там есть карусель и павильон, где продают газировку и мороженое шариками на развес. Белый такой павильон, под крышей, со сквозными деревянными решётками и тремя круглыми столиками.

      – Ты сегодня мороженое ела? – спрашивает Оля.

      Маруся опускает голову и тихо произносит: «Нет». Но сестра и не слышит, она поглощена подсчётом мелочи, прикидывает, сколько шариков можно будет взять, и хватит ли на сироп. Получилось по два шарика на нос, а сироп только один.

      – Мне не надо сиропа, – великодушно заявляет Маруся, мгновенно забыв, что только что обманула сестру. У неё опять становится легко на душе, ведь обычно всё вкусное отдаётся ей, как самой младшей в семье. А тут она сама отказалась от сиропа – значит, враньё не считается.

      Правда, только потому не считается, что мама не в курсе. Вот если бы она вдруг оказалась дома, сразу бы узнала про все Марусины проделки. Такая уж у неё мама: Марусю видит насквозь, а больше всего не любит, когда врут. Посмотрит внимательно своим особым, пристальным взглядом, и сразу всё как на духу хочется выложить. Она любит повторять: «Лучше любая правда, даже самая ужасная, чем красиво придуманная ложь».

      Но это было раньше. Теперь, когда мама уехала в геофизпартию, – «завербовалась», по словам бабушки, – в далёкий Комсомольск-на-Амуре, она уже три месяца только письма пишет. Ну а в письмах, конечно, ни про какое враньё не поминает. Потому что скучает. Маруся тоже очень скучает и от этого иногда безо всякой нужды сочиняет. Вот и теперь зачем-то сестру обманула, а сама ведь ела мороженое, сиреневое, в бумажном стаканчике…

      Под конец прогулки, когда уже к дому повернули, встретили Олину одноклассницу, Лиду Маркину, по прозвищу Маркуша. Её дедушка когда-то взял фамилию матери и стал Маркиным. А вообще они из древнего рода Нарышкиных, но об этом говорить громко нельзя, а то у Лидкиной мамы, которая работает в «ящике», могут быть неприятности. Маруся представляет себе громадный ящик с боковой крышкой-дверью, из которой после работы выходят люди, щурясь от солнца. Брехня какая-то! Не могут советские люди в ящиках работать. Это в Америке так негры живут. Надо всё-таки расспросить Ольгу, что за ящик такой секретный.

      Мама у Маркуши всего лишь инженер, а вот папа по девять месяцев в году сидит