Но именем твоим…. Александр Усовский

комиссар участливо кивнул:

      – Вижу, пан Славомир, тяжкая судьба ваша…

      Шляхтич грустно улыбнулся.

      – Не жалиться я намерен, пане Стасю, но рассказать вам подлинную историю рокоша Наливайки – какую вам никто более не расскажет, потому как не осталось ни в Литве, ни в Польше, ни в Москве тех, кто стоял у его начала. Смерть, пане Стасю – лучший хранитель тайн и секретов….

      Так вот. Впервые Северина Наливайко я встретил в апреле восемьдесят четвертого года – я, с вашего позволения, буду считать по европейскому летоисчислению, московский календарь от сотворения мира не больно в ходу здесь, в порубежье – когда отец привёл меня к каштеляну острожскому просить для меня места казачка в надворной хоругви. Мне как раз должно было исполнится пятнадцать лет, и отец решил, что военное поприще – лучшее, что он может мне избрать, тем более – к тому времени он был помощником сотника, слову его внимали даже верхние острожские бояре, с князем Василием – к тому времени переменившем имя на Константин, в честь отца – он знался довольно близко.

      В палатах у каштеляна – тогда это место занимал пан Ян Закревский, известный среди казаков своей справедливостью, за три года до этого потерявший левый глаз у Шклова, в несчастной для нас битве с войском Дмитрия Хворостинина – мы и столкнулись с Наливайкой.

      Я очень хорошо помню эту встречу. На скамье у дверей в покои каштеляна сидел высокий, статный мужчина лет тридцати, в алом, отороченном куньим мехом, доломане – платью по тем временам крайне редкому, их носили в основном те, кто бывал в турецкой земле или в Венгрии. Они с отцом хорошо знали друг друга – что я понял по крепкому дружескому рукопожатию и доброй улыбке, которой Северин одарил моего отца. Из последовавшего разговора я понял, что пан каштелян вызвал Наливайку для назначения на должность сотника дворовой сотни – второй по важности чин в надворной хоругви. Из их беседы я понял также, что мой отец весьма почтительно относится к Наливайке – что было несколько удивительно, принимая во внимание, что они были почти равны по службе.

      Вскоре пан Закревский нас принял. Отец кратко изложил свою просьбу, пан каштелян также был немногословен – произнеся лишь: «Годится, велю писарю вписать твоего казачка во вторую сотню, завтра с рассветом пусть явится в кордегардию, заступить в караул». Так началась моя служба у князя Острожского…

      Вечером, весь пылая от нетерпения, я начал расспрашивать отца о хоругви – ненароком упомянув и Наливайку. Отец вдруг смутился и велел мне не расспрашивать о Северине – дескать, не стоит обсуждать своего командира за глаза. На что я ответил, что Наливайко будет командовать первой, дворовой сотней, охранявшей личные покои князя, его казну и цейхгауз с пороховым запасом – да ещё и с завтрашнего дня, я же записан во вторую, которая выставляет сторожа на стенах замка, у ворот и на мосту, и посему нет ничего зазорного в том, что я хочу узнать побольше о своих однополчанах. Но отец всё равно отказался говорить о Наливайке