Смерть и воскрешение патера Брауна (сборник). Гилберт Честертон

народ! Глупый, глупый народ! – крикнул он высоким дрожащим голосом. – Глупый, глупый народ!

      Затем вдруг, как бы спохватившись, он шагнул к лестнице и стал торопливо спускаться по ней почти обычной своей походкой.

      – Куда вы, отец? – спросил Мендоза еще почтительнее обычного.

      – На телеграф, – быстро ответил патер Браун. – Что такое? Нет, конечно, никакого чуда не было! С чего вы это взяли? Чудеса так просто не происходят.

      И он проковылял вниз по лестнице, а на пути его люди падали ниц, прося его благословения.

      – Благословляю, благословляю, – торопливо говорил патер Браун. – Благослови вас Боже, пусть он поможет вам поумнеть.

      И он поспешил на телеграф, откуда послал телеграмму секретарю епископа: «Тут ходят невообразимые толки о чуде. Надеюсь, его преосвященство не поверит. Ничего подобного не было».

      Покончив с этим, он зашатался от волнения, и Джон Рейс поддержал его под руку.

      – Позвольте мне проводить вас домой, – сказал он. – Вы заслуживаете большего, чем то, что эти люди воздают вам.

      Джон Рейс и патер Браун сидели вдвоем в комнате последнего. Стол все еще был завален бумагами, с которыми миссионер возился перед своим уходом из дома; бутылка вина и пустой стакан стояли там, где он их оставил.

      – Наконец-то, – почти угрюмо произнес патер Браун, – я могу подумать.

      – На вашем месте я пока не стал бы ни о чем думать, – отозвался американец, – вам, наверно, нужно отдохнуть.

      – Мне достаточно часто приходилось расследовать убийства, – проговорил патер Браун. – Теперь надо расследовать собственное убийство.

      – На вашем месте я выпил бы сначала немного вина, – заметил Рейс.

      Патер Браун поднялся, налил себе стакан вина, взял его в руки, рассеянно скользнул по нему взглядом и поставил на прежнее место. Потом он снова уселся и сказал:

      – Знаете, что я чувствовал, когда умирал? Вы, пожалуй, не поверите, но это было чувство удивления…

      – Вы, должно быть, удивились, что вас ударили по голове, – заметил Рейс.

      Патер Браун нагнулся к нему и сказал вполголоса:

      – Я удивился тому, что меня не ударили по голове.

      Рейс с минуту смотрел на него так, будто находил, что удар по голове оставил как нельзя более заметные следы, но спросил только:

      – Что вы хотите этим сказать?

      – Я хочу сказать, что дубинка, которой замахнулся тот человек, задержалась у самой моей головы, не коснувшись ее. И в ту же минуту другой малый только сделал вид, будто ударил меня ножом, но даже не оцарапал. Это было как на сцене. Да, именно так. Но самое необыкновенное произошло потом…

      Некоторое время он задумчиво смотрел на бумаги, разбросанные на столе, затем продолжил:

      – Хотя ни нож, ни дубинка не коснулись меня, я вдруг почувствовал, что у меня подкашиваются ноги, что жизнь уходит из меня. Что-то меня убило, но только не нож и не дубинка. И сейчас я, кажется, понял, что это было.

      Он указал на вино,