Свобода даром не нужна. Андрей Дышев

пения была нарушена, ритм сломался, голоса пошли вразнобой, а потом и вовсе затихли.

      – Не помню, – печально ответило болтающееся в руке Кабанова существо, приторно пахнущее дешевыми карамельками. Суча ручками и ножками, оно добавило: – Пьяная была.

      Кабанов разжал руку и оглядел нору в надежде встретить более-менее осмысленный взгляд. Но все вдруг затихли, пригнули головы, и только было слышно, как шуршат иголки: шик-шик-шик.

      Кабанов шагнул к Толстухе. Он не стал делать глупой попытки поднять ее за ворот и лишь сдавил пальцами ее скользкий бугорчатый загривок.

      – А я была на празднике, – торопливо заговорила Толстуха, часто моргая, – и там клей нюхала, и экстази кушала, и так радовалась, так радовалась, что даже не заметила, как все вокруг изменилось.

      Кабанов отдернул руку от скользкого загривка.

      – Так здесь что? Вытрезвитель? – с надеждой спросил он. Наверное, его приняли за пьяного и потому привезли сюда. Если так, то он без труда докажет санитарам, что был оглушен взрывом, а не водкой.

      – Ну, вроде вытрезвителя, – ответила страшная женщина, которую, как позже выяснилось, здесь звали Зойка Помойка.

      – Только лучше, намного лучше! – добавила Полудевочка-Полустарушка.

      – И неужели никто не помнит, как его сюда занесло? – с отчаянием крикнул Кабанов. – Как переодевали? Как мыли?

      – А здесь не переодевают. Тут все в своем, – вздохнула Зойка Помойка, прокалывая иголкой ткань.

      – Лично я сам сюда пришел, – вдруг донесся откуда-то снизу сиплый мужской голос.

      Кабанов огляделся, но вокруг были только женщины.

      – Проснулся? – ласково заговорила Полудевочка-Полустарушка тем размягченным и растянутым голосом, каким говорят с любимыми животными. Она встала из-за стола и тотчас опустилась на корточки. – Не спится, бедолага?

      – Не спится, – буркнул кто-то из-под стола. – Все думаю о прошлом.

      – Может, покушаешь? Ты уже совсем ничего не ешь. На-ка! – Она сунула руку в карман халата и вынула оттуда горсть чего-то похожего на крупные семечки.

      Кабанов с брезгливым страхом приблизился к столу и тоже опустился на корточки. Не сразу он увидел тощего, снежно-бледного старика в красной вязаной шапочке, надвинутой на самые брови. На сморщенной, как у черепахи, шее был повязан красный ситцевый платок. Старик нехотя понюхал то, что лежало в ладони Полудевочки-Полустарушки, вяло, по-собачьи куснул, используя не столько губы, сколько язык.

      – Кушай, кушай, хорошенький мой, – ласково приговаривала Полудевочка-Полустарушка.

      – Была б охота на него «Вискас» переводить, – проворчала Толстуха.

      – Так он смешной, – умиленным голосом ответила Полудевочка-Полустарушка, гладя старика по шапочке.

      Медленно разжевывая твердые комочки, старик обратил свой взгляд на Кабанова.

      – А вот я сам сюда пришел, – произнес он медленно, и взгляд его, пронзив Кабанова, сфокусировался где-то в далеком прошлом,