Останкино. Зона проклятых. Артемий Ульянов

от веры их отлучая… Даже и понять не могут. – Священник сокрушенно тряхнул головой.

      – Да, «институт церкви» – это, конечно… Хотя я, отец Василий, очень много истинно верующих прихожан вижу, – попытался возразить ему монах.

      – Так что ж сравнивать-то! К вам в обитель люди в основном сознательно идут, с чаяниями, с горем, с надеждой на прощение. А ко мне нередко не заходят даже, а забегают. «Надо бы в церковь заскочить, Богородице поставить». Как вам такое выражение? И ведь не просто слова. Ведь и правда заскакивают. Вот в чем беда. Это ж не дети Божии, а «этнические христиане». Страшное это выражение, потому что верное. Если вера истинная верх не возьмет, храм Божий со временем в фольклорный элемент превратится.

      – Вера верх возьмет, отец Василий, без веры редкий человек обходится.

      – И я на то уповаю! – воскликнул священник, перекрестившись. – Без веры никак, это правда истинная. Но во что верить станут? В карьеру, в рост жизненного уровня? Стремиться к этому нужно, коли с благими намерениями. Верить нельзя. Ведь случись большое горе, карьера его пережить не поможет. Только вера. А если вместо нее пустая традиция… Вот тогда к лукавому в лапы. Когда веру люди теряют, страшные дела творятся.

      – Такие, как в Москве сейчас?

      – Да. То наказание Божие. Да только без веры урока из него извлечь не получится. Так и будем банду гипнотизеров искать.

      Отец Василий тяжело вздохнул, огладив редкую седую бороду. Прищурив печальные глаза в сетке глубоких морщин, заглянул в лицо собеседнику, сказав:

      – И ведь за безверие их только себя винить и могу.

      Алексий ответил ему вопросительным взглядом.

      – Так ведь другого храма и другого настоятеля у них нет, – не глядя на него, пояснил священник.

      Утреннюю службу они служили вместе. В небольшом храме прихожан было так мало, что он казался просторней. Лишь четверо пожилых женщин стояли перед алтарем поодаль друг от друга. Да ближе к концу службы зашла совсем молодая дама, ярко накрашенная, в неумело повязанном платке, с опухшими глазами, заплаканными с ночи. Поставив свечку перед иконой Богородицы, она недолго постояла у самых дверей, изредка мелко крестясь, словно второпях. Несколько раз она посмотрела на могучего монаха с нескрываемым любопытством.

      Когда отец Алексий вышел из храма, направившись через церковный двор в сторожку, где его ждал уложенный с утра, походный рюкзак, она юркнула к нему от самых ворот. Приблизившись к монаху, сложила ладони и, не поднимая на него глаз, пролепетала:

      – Батюшка, благословите на благое дело… о ребеночке позаботиться… чтоб горя не знал.

      Перекрестив ее сложенные ладони, отец Алексий хотел было расспросить ее о том, крещен ли малыш да не хворает ли он, но не успел. Лишь только она проворно коснулась губами его руки, как тут же поспешила прочь, еле слышно пробормотав «спасибо».

      Распрощавшись с отцом Василием, монах, испрося его благословения,