Три Германии. Евгений Бовкун

далёкая страна поэзии, философии и музыки, почти виртуальная, существовавшая в воображении моего отрочества и юности, но имевшая страшного реального двойника. Вторая – вполне земная, быстро промелькнувшая, словно увиденная из окна вагона вследствие быстротечных транзитов и случайных контактов. Третья – предельно реальная, у которой словно окроплённая живой водой на глазах срасталась с нею и оживала часть её туловища. И эту третью, прошедшую через многие испытания Германию, не пощадило время. Переломные события неделикатно повлияли на представления немцев о самих себе и ввергли их в испытание единством. В стране стали происходить изменения, трудно совместимые с идеалами, которые я рисовал когда-то в своём воображении.

      С началом перестройки весной 85-го я уехал в Германию собственным корреспондентом «Известий», а вернулся в Москву 20 лет спустя, в октябре 2005 года свободным журналистом, пережив за рубежом распад СССР, крах перестройки, провал антиалкогольной кампании, необычные мутации друзей по лагерю, мирное германское объединение, начало колонизации Европы бывшим «третьим миром» и многое другое. Если считать прежние короткие поездки в ФРГ и Западный Берлин, учёбу в Институте иностранных языков и годы работы в московских редакциях (журнала «За рубежом», Агентства Печати Новости и «Известий»), то более 40 лет своей сознательной жизни в наиболее продуктивном возрасте я увлечённо изучал эту страну, её историю, язык, обычаи, нравы политической, экономической и культурной жизни и региональные языковые особенности. С неожиданных сторон открывалась мне «Алемания». Были встречи с интересными людьми. Записная книжка заполнилась бесчисленными адресами и телефонами граждан с разными политическими и художественными пристрастиями, темпераментами и характерами. Пожалуй, не осталось интересного уголка, куда не приводили бы меня журналистские обязанности и любознательность германиста. И значительную часть интереса к этой замечательной стране я уделял проблемам, которые связаны были с формированием у русских и немцев представлений друг о друге, включая «образы врага». Я написал немало очерков, репортажей и статей для российских и зарубежных газет и журналов, сотрудничал с русскоязычными изданиями Германии, работал стрингером на «Немецкой волне» и «Радио Свобода», путешествовал по немецким городам и весям и другим странам, но вспоминаются, конечно, отдельные эпизоды и встречи. И не всегда – в хронологической последовательности. На протяжении столетий русские и немцы были носителями ошибочных или искажённых представлений друг о друге и о себе. На примерах русских и немцев я постигал условия, в которых наши народы создавали национальные и мировые духовные ценности, передавая из поколения в поколение объективную потребность бережно хранить зёрна истины. Во многом мы еще продолжаем обманывать себя, держась за догмы и версии, кому-то выгодные. Левые и правые, коммунизм и фашизм, национализм и интернационализм, Сталин и Гитлер, Холокост и геноцид, изгнание и миграция, религиозный фундаментализм и террор, свобода и равенство, созидательная анархия рынка и мёртвый прядок плановой экономики, интеграция и сепаратизм… Аналогии и контрасты субъективны. Но истина познаётся в сравнениях.

      Примечание: в официальных письмах и других документах моего личного архива обращения и заключительные слова заменены многоточием (…).

      Приближение

      Аборигены и чужестранцы. Бывает, услышишь в детстве рождённое обмолвкой смешное слово и будешь помнить его до старости. В пионерском детстве мое воображение поразило обращение «тавчикосы», напоминавшее о приключениях племени индейцев, но я никак не мог понять, какая может быть связь между воинственными тавчикосами и симпатичной девчонкой в исполнявшейся по радио песне Н. Рыленкова. Для меня это звучало так: «Ходит по полю девчонка. Тавчикосы, я влюблён!» На самом деле индейцы были ни при чём. Поэт из-за авторской глухоты (ею эпизодически страдали даже такие мастера слова, как Пушкин и Лермонтов), создал косноязычное словосочетание, которое невозможно было внятно спеть: «та, в чьи косы». Я не раз вспоминал несчастных тавчикосов, читая книги об отношениях туземцев и иноземцев. Суть возникавших между ними конфликтов всегда состояла в том, что они неадекватно воспринимали (видели) одну и ту же страну. У аборигенов и чужестранцев разные точки зрения.

      Дальним соседям большое видится на расстоянии. Но порой и прозорливые граждане иного государства отказываются понимать, что происходит в соседнем и даже в их собственном доме. Из-за бурных общественных преобразований в Германии и России немцы и русские неоднократно теряли с таким трудом обретенное доверие к соседям, да и к самим себе. Набеги татар и предательство князей, интриги царедворцев и временщиков, ссылки и тюрьмы, гонения и доносы, войны, революции и капризы вождей побуждали Гоголя, Пушкина, Короленко и Бунина сожалеть: «Боже, как грустна наша Россия!» Гейне в отчаянии не узнавал современную ему Германию, которой никак не удавалось совместить понятия «нация, народ и государство» потому, что подданные её долго не размещались в одном отечестве; носители её культуры жили в Веймаре и Вене, Берлине и Базеле, Франкфурте и Праге. «Германия? Но где её искать? Я не могу найти страну такую!» – с горечью признавался впечатлительный романтик Шиллер. Гёте был