Путешествие пилигрима в Небесную страну. Джон Беньян

и пронзенной муки

      И горько повторял, метаясь, как больной:

      «Что делать буду я? что станется со мной?»

II

      И так я, сетуя, в свой дом пришел обратно.

      Уныние мое всем было непонятно.

      При детях и жене сначала я был тих

      И мысли мрачные хотел таить от них:

      Но скорбь час от часу меня стесняла боле;

      И сердце наконец раскрыл я поневоле.

      «О горе, горе нам! Вы, дети, ты, жена! —

      Сказал я, – ведайте: моя душа полна

      Тоской и ужасом, мучительное бремя

      Тягчит меня. Идет! Уж близко, близко время:

      Наш город пламени и ветрам обречен;

      Он в угли и золу вдруг будет обращен,

      И мы погибнем все, коль не успеем вскоре

      Обресть убежище; а где? о горе, горе!»

III

      Мои домашние в смущение пришли

      И здравый ум во мне расстроенным почли.

      Но думали, что ночь и сна покой целебный

      Охолодят во мне болезни жар враждебный.

      Я лег, но во всю ночь все плакал и вздыхал

      И ни на миг очей тяжелых не смыкал.

      Поутру я один сидел, оставя ложе.

      Они пришли ко мне; на их вопрос я то же.

      Что прежде, говорил. Тут ближние мои.

      Не доверяя мне, за должное почли

      Прибегнуть к строгости. Они с ожесточеньем

      Меня на правый путь и бранью и презреньем

      Старались обратить. Но я, не внемля им,

      Все плакал и вздыхал, унынием тесним.

      И наконец они от крика утомились

      И от меня, махнув рукою, отступились,

      Как от безумного, чья речь и дикий плач

      Докучны и кому суровый нужен врач.

IV

      Пошел я вновь бродить, уныньем изнывая

      И взоры вкруг себя со страхом обращая,

      Как раб, замысливший отчаянный побег.

      Иль путник, до дождя спешащий на ночлег.

      Духовный труженик – влача свою веригу,

      Я встретил юношу, читающего книгу.

      Он тихо поднял взор – и вопросил меня,

      О чем, бродя один, так горько плачу я?

      И я в ответ ему: «Познай мой жребии злобный:

      Я осужден на смерть и позван в суд загробный —

      Я вот о чем крушусь: к суду я не готов,

      И смерть меня страшит».

      «Коль жребий твой таков, – Он возразил, —

      И ты так жалок в самом деле,

      Чего ж ты ждешь? зачем не убежишь отселе?»

      И я: «Куда ж бежать? какой мне выбрать путь?»

      Тогда: «Не водишь ли, скажи, чего-нибудь?» —

      Сказал мне юноша, даль указуя перстом.

      Я оком стал глядеть болезненно-отверстым,

      Как от бельма врачом избавленный слепец.

      «Я вижу некий свет», – сказал я наконец.

      «Иди ж, – он продолжал, – держись сего ты света;

      Пусть будет он тебе единственная мета.

      Пока ты тесных врат спасенья не достиг,

      Ступай!» – И я бежать пустился в тот же миг.

      Побег мой произвел в семье моей тревогу,

      И дети, и жена кричали мне с порогу,

      Чтоб воротился я скорее. Крики их

      На площадь привлекли приятелей моих;

      Один бранил меня, другой моей супруге

      Советы подавал, иной жалел о друге,

      Кто поносил меня, кто на смех подымал,

      Кто силой воротить соседям предлагал;

      Иные уж за мной гнались; но я тем боле

      Спешил перебежать городовое поле,

      Дабы скорей узреть – оставя те места,

      Спасенья верный путь и тесные врата.

      Часть I. Христианин

      Вертеп и сновидец

      Когда я странствовал по дикой пустыне этого мира, я наткнулся на одно место, где находился вертеп. Там я лёг отдохнуть и вскоре заснул. И вот приснился мне сон:

      Вижу человека, одетого в грязные рубища, который стоял неподвижно на дороге, спиной к своему жилищу. В руках его была книга, а на спине тяжелое бремя. Гляжу он открывает книгу и читает, но почему-то вдруг залился слезами и задрожал (Ис. 64, 6; Лук. 14, 33). Потом, как бы не в силах превозмочь тревожного чувства, он воскликнул отчаянным голосом: «Что мне делать?»

      В этом грустном расположении духа он вернулся к себе домой и, насколько мог, превозмогал себя, чтобы жена его и дети не заметили его скорби. Не долго удалось ему скрывать перед ними душевное страдание, так как оно постоянно усиливалось. Наконец, решился он высказаться семейству и обратился к нему со словами: «О, милая моя жена и возлюбленные