Книга Башкирцевой. Сергей Андреевский

от начала до конца. Получается замечательное единство впечатления. Вся книга представляется как бы одним сплошным монологом. Мысли и чувства писательницы несутся пред вами таким сильным, всепоглощающим потоком, что внешние события и посторонние лица почти совсем исчезают. Страницы незначительные, о которых мы говорили, правдиво чередуются с развитием сильных моментов душевной и умственной жизни автора. Рядом с наивными поступками светской барышни, с элегантными, но пустыми суждениями аристократки – вы постоянно наблюдаете основную натуру Башкирцевой – серьезную, высокодаровитую и страдающую. Вы видите вполне живую оригинальную женщину известной среды. Она не сортирует своих признаний таким образом, чтобы постоянно и непременно умничать и рисоваться, как это делает, например, Гонкур в своих утомительно франтоватых записках. Правда, иногда у Башкирцевой встречается некоторый задорный шик в тоне ее беседы, но вы скоро привыкаете к этой природной черте ее характера, к ее подчас шаловливой манере, усвоенной у французов. И эти мелкие штрихи только содействуют индивидуализации ее образа. Но преобладающий прием Башкирцевой – небрежная откровенность. Вся психологическая и философская сторона дневника дышит настоящей импровизацией. Живое красноречие Башкирцевой то блещет яркой энергией, то плавно льется, как беспечная беседа, то надрывает вам душу воплями глубокой болезненной тоски, то брызжет заразительною радостью молодости. И все эти переменчивые настроения проникнуты одним и тем же элементом: гордости и силы. Но выше всего – неподражаемая искренность этих страниц, обнажающая перед вами до самого дна внутренний мир автора. Вы так сживаетесь с этим внутренним миром, что когда дневник вдруг обрывается, с пометой в скобках, что через одиннадцать дней Башкирцева умерла, – то вы испытываете ошеломляющее впечатление возникшей пред вами тупой преграды, за которою будто пресеклось течение ваших собственных мыслей…