.

то уже и смотреть не нужно, все в порядке, а вот когда их нет…

      Кофейный автомат по мановению руки отца сделал две чашки кофе, отец гордится, что научился управлять домашними девайсами вот так по-современному, сам взял чашку, едва черная струйка пахучей черной жидкости оборвалась.

      – И все-таки тревожусь, – признался он.

      – За мир во всем мире?

      – За тебя, – ответил он. – Это ты мой мир во всем мире. Я дикарь, для меня ты все-таки дороже других, хотя умом понимаю, что на свете могут быть люди и лучше тебя. Но то умом, а человек живет сердцем.

      Последние слова он произнес с подтекстом, сейчас начинаются дискуссии, какими будут сингуляры, горячие головы доказывают, что только умом, никаких чуйств, хватит, натерпелись, довольно, это все рудименты, хотя потом признают, что даже разум – это высшее проявление грубых инстинктов, и без них его тоже может и… не быть.

      Я смолчал, не люблю споры, когда для меня все очевидно, с удовольствием пил кофе, украдкой поглядывал на экран мобильника, но у Энн какие-то задержки на работе, освободится через час, не раньше, так что кивнул отцу, и он, явно гордясь, велел кофейнику приготовить еще по чашке, а потом разрезал пахнущий яблоками пирог.

      – Чем сейчас занимаешься, сынок?

      – Темной материей, – сказал я.

      – Да, я что-то читал, – сказал он. – Темная материя вселенной, темная энергия где-то между звезд…

      Я кивнул:

      – Вот-вот. Только у меня другая темная. Но ее не меньше.

      – Господи, – спросил он настороженно, – ты о чем?

      – Темная энергия человека, – сказал я. – Вернее, всего этого скопления существ, именуемого человечеством или человейником. Людишки бегают вроде бы сами по себе, а на самом деле… на самом деле совсем не сами по себе.

      Он спросил настороженно:

      – Что, нами кто-то управляет? Смотри, не договорись до Бога или всяких там инопланетян!..

      – Не договорюсь, – пообещал я. – И до всеобщего мирового заговора тоже. Я занят наукой, отец.

      Он проворчал недоверчиво:

      – Мы атеисты, сынок… Эта нынешняя мода, когда снова начали искать Бога, нас не должна коснуться.

      – Я ученый, – повторил я с удовольствием. – Какой Бог? Я признаю только доказанные факты. И перепроверенные.

      Он вздохнул:

      – Я горжусь тобой. У нас на этаже восемь квартир, и почти в каждой безработные. Нет, сами так не говорят, но по мне что неработающие, что безработные… Знаю только, ты в хай-теке, а сейчас это самое то. Хотя и боюсь этой вашей сингулярности…

      – Отец!

      – Что делать, не угонюсь.

      – Я помогу, – сказал я бодро.

      Он посмотрел с неловкостью:

      – Тысячи лет воспитывалась культура презрения к смерти, к готовности умереть… у меня это в крови. И вот сейчас так сразу все отменить? Я не готов.

      – Отец, – сказал я мягко, – это была показуха. Вынужденная, сам понимаешь. Любому, кто красиво вещает о готовности умереть и о нежелании бессмертия, предложи сейчас вот жить сколько