Самодур. Иван Горбунов

Панкратьевна.

      Плохо, знать, ты молилась об нас!

      Зоя Евграфовна.

      Да за кого же мне больше молиться, голубь вы мой! Кого больше благодарить-то, матушка! В печь огненную велите броситься – брошусь! Вот как я вас, можно сказать, почитаю. Я вам правду говорю, Матрена Панкратьевна: мне душа нужна, не продам своей души!

      Матрена Панкратьевна.

      Горе-то у нас какое, слышала?

      Зоя Евграфовна.

      Нет, голубь мой, а что?

      Матрена Панкратьевна.

      Как же, матушка, вся Москва про наш страм знает.

      Зоя Евграфовна.

      Да что вы говорите?

      Матрена Панкратьевна.

      Семенушку-то мы женили, а он от нас и сбежал.

      Зоя Евграфовна.

      Ах!

      Матрена Панкратьевна.

      Да, вот ты и подумай, каково в нынешнем свете родителям-то!

      Зоя Евграфовна.

      Истинно, можно сказать, искушение вам Господь посылает.

      Матрена Панкратьевна.

      Я его и не виню, потому, ему Бог понятия не дал: все женушка его, она все…

      Зоя Евграфовна.

      Откуда вы, Матрена Панкратьевна, такую сокровищу выкопали?

      Матрена Панкратьевна.

      Богатая, матушка, с деньгами, только уж такая-то идол, такая-то огневая баба, словно не из купеческого рода.

      Зоя Евграфовна.

      Из чего, голубушка, дело вышло?

      Матрена Панкратьевна.

      Сам-то был не в духе, драка у них, что ли, была, не умею сказать. Сели ужинать, а она, матушка, и надулась: не пьет, не ест, словно ночь темная сидит. Данило Григорьич косился-косился, да как крикнет: что ты, говорит, словно на менинах сидишь? Да на Семенушку: чему ты, дуралей, свою жену учишь? Она как вскочит! И пошла, и пошла! Я, говорит, не такого воспитания, чтобы надо мной командовали, да помыкали мной. Я, говорит, свой капитал имею. Тот, после этих слов, как вскинется на нее: кто, говорит, смеет в моем доме так со мною разговаривать! Ну, раз и ударил, не то чтобы шибко, а так, для острастки. Та, матушка, ни слова, посоловела вся, словно каменная сделалась, пошла и заперлась в спальне. Ну, уж, Данило Григорьич, да при своем-то характере… мы думали, что и живы не останемся. Утром встали, хвать, ан их и след простыл.

      Зоя Евграфовна.

      Да что ж это такое? Да как же это возможно?

      Матрена Панкратьевна.

      И не знаю, что теперь будет. Весь род наш острамила. Сам-то ходит, да поедом всех ест. А кто виноват? Спьяну женил парня-то, ей-Богу, и со мной не посоветовался. А теперь, говорит, брошу все, да в Америку уеду.

      Зоя Евграфовна.

      В Америку?

      Матрена Панкратьевна.

      В Америку, матушка, какую-то… Кто его знает, что ему на ум придет.

      Зоя Евграфовна.

      Ну а Дмитрий-то Данилыч?

      Матрена Панкратьевна.

      О, матушка, Дмитрий Данилыч таких бед настряпал, таких чудес натворил… Как же матушка, в газетах распечатали! Поехал он, отец послал в чужие края по машинной части. На разные-то языки он не умеет, переводчика, жиденка какого-то куцего, нанял, по Москве