Филозоф. Евгений Салиас-де-Турнемир

к себе племянницу и уселась с нею побеседовать.

      – Ты не кручинься, Юлочка, не с чего, еще неведомо что будет. Братец – такой диковинный человек, что, может быть, обрадуется твоей свадьбе.

      – Вот именно, тетушка, этого-то я и боюсь, что на батюшку никто еще никогда не угодил. С ним, правду сказывают, не знаешь, с какой стороны подойти и какой час выбрать. Может, он рад-радехонек будет, а может быть, так разгневается, что со всеми ссору заведет. А меня увезет с собою в вотчину, да и не будет в Москву пускать. И буду я жить с ним как в монастыре.

      – Ничего не могу сказать, – развела руками Егузинская. – Никто ничего не может сказать. Когда он твоего братца женил, он против всей Москвы пошел. А теперь, что же, особенного ничего нету. Алексей Григорьевич малый красивый, добрый, скромный, дворянин, офицер, чего же больше-то?

      – Да вот Галкин-то он, – печально произнесла Юлочка.

      – Так что ж что Галкин?

      – Да мне-то, матушка, ничего, я привыкла, а вот другим-то… Я примечала, как где вечером на балу скажут кому: Галкин, – так иной и усмехнется.

      – Эко глупости какие. Такие ли, племянница, прозвища на свете! Мне сказывал мой дедушка, а твой прадед, что когда он был в Хохландии, то о таких прозвищах случалось слышать, что дрожь проберет, а то в пот ударит. Сказывал, был там один полковник с прозвищем Андрей Иваныч «Не марай-ворота», а еще другой был «Убей-собаку», а это что ж – Галкин. Вот у нас в Москве стариннейший дворянин, сама ты его знаешь – господин Собакин.

      – Боюсь я, тетушка, – отозвалась княжна, – сдается мне, что батюшка-родитель только разгневается, и ничего не будет. И уж как же я тогда, тетушка, плакать учну, ну просто беда, вот увидите. Вставши с утра и покушав, сяду и начну плакать. И так по целым дням до самого до вечера. Уж так буду плакать, что у меня все лицо распухнет: слепнуть начну, совсем с ног свалюсь, в кровать лягу и умру.

      – Что ты, дурашная! Бог с тобой.

      – Непременно, тетушка, непременно. Я уж это знаю как, – мне говорили; а уж плакать так буду, что всех перепугаю, и батюшка испугается, уж я знаю как. А то сказывают, можно глаза перцем натереть – страх что будет.

      – Ах ты простота, простота, – рассмеялась генеральша.

      К беседовавшим подошел молодой князь и сел тоже на скамейку. Речь зашла, конечно, все о том же, о предложении Галкина.

      – По моему рассуждению, – начал молодой князь, – тут добра ждать мудрено, и сейчас я вам, тетушка, и тебе, сестрица, расскажу, почему родитель на все это происшествие посмотрит строго и гневно.

      Он поднял левую руку и правою собрался откладывать палец за пальцем, как бы разъясняя дело по пунктам.

      Князь Егор отложил один палец и прибавил:

      – Первое дело, прозвище женихово… А второе дело – бедность женихова. А третье…

      Князь собирался отложить третий палец, когда к скамейке подошел старик дворецкий и, став руки по швам, доложил:

      – Ваше сиятельство! Гонец от Калужских ворот примчал. Князь Аникита Ильич вступили в Москву.

      В