Тише воды, ниже травы. Глеб Успенский

Авдотья Ивановна? – спросила сестра.

      – Да и Авдотьи-то Ивановны теперь ты с собаками не сыщешь! Кабы у нас народ-то был умный, а то он дурак! К одному времю все пригоняют… Целый год кушорка-то сидит без хлеба, а как осень – хоть разорваться, так в ту же пору!

      – Да почему же осенью?.. – спросил я.

      – А коли вам угодно знать, так потому, что все по нашим местам ведут счет этому делу с мясоеда, после рождества, либо с масленицы… Потому кругом посты… И считайте теперича девятый месяц… когда придется? И есть, что осенью! Ну и где ж ее теперь, кушорку, сыщешь?..

      Из избушки, к которой мы подошли, доносились раздирающие крики; по стеклам маленьких окошек бегала какая-то проворная тень, и слышался равномерный стук.

      – Что это? – спросила сестра.

      – О-о, черти, о-о, безумные! Коноплю треплют! Да они ее задушат, негодные! – почти проплакала кухарка и ушла в избу.

      Мы вошли в сени; маленькая девочка с распущенными жидкими волосами и в распоясанном платьишке пробиралась босиком, с огарком в руках, куда-то в угол. Ее догоняла сгорбленная старуха и совершенно растроганным голосом кричала:

      – Куда ты, паскуда, тащи-ишь?.. Все огарки пережгла, негодная!

      С этими словами она выхватила у нее огарок и шлепнула по затылку, причем на пол упала книга.

      – Меня бронют!.. – пропищала девочка, сначала схватившись за затылок, потом за книгу, и поплелась обиженная в избу.

      – Да шут и с ученьем-то с твоим! Мать умирает, осветиться нечем, подлая!

      Я заглянул в избу. Там слышались стоны и висели облака пыли и кострики. Идти было незачем. Сестра просила меня проводить ее к аптекарю, который постоянно дома и может чем-нибудь помочь. Мы собрались идти, как из избы вышла наша кухарка вместе со старухой, которая прямо повалилась нам в ноги и говорила только «батюшка!» – тогда как кухарка объяснила, в чем дело. У старухи не было тридцати копеек, и она просила их у нас, чтобы побежать к попу и просить его, чтобы отворил в церкви царские врата, так как это облегчает трудность родов.

      Мы дали, что могли, и все вместе вышли вон.

      Старуха побежала вперед й, карабкаясь на гору, стонала:

      – Батюшка! дай тебе господи! Дай тебе царица небесная!

      Кухарка, идя позади нас, вторила ей.

      Я и кухарка долго дожидали сестру, пока она была в аптеке; наконец она вышла; аптекарь дал кое-какие советы и лекарство. Передав эти советы кухарке, мы все пошли к попу, которого сестра хотела попросить не задержать старуху, и вдруг наткнулись на нее.

      – Акулина! Ты?.. – с изумлением воскликнула кухарка.

      – Горюшки мои бедные! – плакалась старуха: – потеряла деньги-то, обронила!

      – Все, что ли?

      – Да вот одна монета выпала. Ищу-ищу – нету ничего!

      – Брось! Брось! Беги уж к попу-то!

      – Да как бросить?.. Ах, горюшки мои!

      – Беги, старая! Ах, боже мой!..

      – Ох-ох-ох!

      Кое-как сестре и кухарке удалось уговорить старуху, и она побежала к попу.

      – Ну теперь ты беги