Из деревенского дневника. Глеб Успенский

одно за другим, точно шрапнели, не давая опомниться, громили округу без умолку, настигали слепинского мужика на всех путях. Пошел он в кабак – хвать, у самого носа разрывается граната, являясь в виде сельского старосты:

      – Будет деньги-то в кабак таскать! Подати несите… бумага вон!

      – И всего-то гривенник несу… два стаканчика…

      – Всё давайте, что есть!

      – Мы с нашим полным удовольствием, да какие это деньги – гривенник!..

      – Все меньше будет! Знаю я ваше прекрасное удовольствие… зачну вот продавать…

      – Храни бог!.. авось…

      Мужик идет в кабак, и колом влезают ему в горло оба стаканчика.

      – Эй-эй! – кричит, между прочим, староста, настигая другого случайно встретившегося слепинца: – подати несите! Скажи своим, чтобы беспременно… бумага – боже мой!

      – Ладно!

      – Чего ладно! Сейчас давай, сколько есть!

      – Да нетути сейчас-то.

      – Когда ж будут? – все нетути да нетути. Когда ж будут-то?

      – Авось…

      – Авось! А мне за вас в темной сидеть?.. Чтоб беспременно несли – вот что!

      – Принесем….

      – Да, беспременно несите! Много вам прощали – ноне «поступать» станут.

      Слово «поступать», очевидно, очень значительно и для старосты и для мужика.

      – Что ты! – говорит он испуганно: – господь с тобой, авось поплатимся…

      – Ну то-то! Помнить это надо!

      Говоря такие страшные слова и суля такие угрозы, сельский староста, как мужик доподлинно знающий невозможность в данную минуту напирать на крестьян «всурьез», потому что из этого ничего не выйдет, кипятится и свирепствует без всякого серьезу, просто исполняя предписание. Ввиду такой внутренней непрочности идеи о необходимости взносов, непрочности, живущей даже в самом сельском начальстве, главнейшем добывателе наших сотен миллионов, необходимо вести осаду с непоколебимою настойчивостью; необходимо день и ночь долбить циркулярами и телеграммами исправников; необходимо тормошить становых, необходимо не давать опомниться ни старшинам, ни старостам, чтобы все это полчище финансистов постоянно стояло на ногах и чтобы оно, внутренно сознающее непреоборимую трудность предстоящей финансовой операции, выкинуло бы, под влиянием бомбардировки, всякие мысли об этой трудности и сосредоточилось бы только на требовании. И вот почему, едва смолот первый сноп, – крик «подати! подати!» начинает гудеть над деревней неумолкаемо.

      – Подати несите! Несите подати! – как-то угрожающе (хотя и кротко) советует старшина, появляясь на деревенской улице, появляясь как бы случайно, по пути в лавку, но в сущности именно только за тем, чтобы укрепить в населении главную идею времени. Все мимоедущие и мимоидущие власти, которые в течение лета куда-то запропастились, а если и показывались на деревенских аванпостах, то с совершенно мирными намерениями, как, например, с вопросами о том, что «много ли, мол,