Репродукция. Стихотворения. Елена Бальке

nougat

      Стучат каблучки. На асфальте жара.

      И кто-то задумчиво дышит мне в спину.

      Заманчивый крик журавля.

      И я уже больше не буду.

      Ходить по лугам, по степям, по огромным просторам.

      Лишенных любви, доброты и тепла.

      Прекрасным узором ложилась над морем.

      Заря.

      Она, простираясь над горем и воем,

      спускалась почти Вникуда.

      Она пропадала, лежала, молчала, а может тихонько звала.

      Там люди не ходят. Там плещутся звери.

      Ягненок заплачет. А я вникуда.

      Как зверь одинокий.

      Как ласточка в поле. Исчезну в часах бытия.

      Они равномерно отсчитывать будут.

      Ложится. Вставать. Умирать.

      Движенья простые. А может не очень.

      И хочется тихо кричать.

      Луна очень часто Смотрит нам в спину.

      И хочется вечно молчать.

      Еще раз услышу немое дыханье.

      Почувствую горькое тела дрожанье.

      В пустой темноте никто не заметит, как вылетит ястреб,

      оставив гнездо.

      И выкрикнут дети – Смотрите! Смотрите!

      Ястреб летит – значит будет жара.

      Проходят столетья. Минуты раздумий

      Уносят опять Вникуда.

      И хочется плакать, смеяться, забыться.

      Спросить у кого-то – где мысли,

      где слезы вьют гнезда – где спят?

      Затем, превращаясь медленно в фосфор —

      как звезды на небе горят?

      И манят и ранят – кричат.

      А мы их не слышим.

      Так просто по улицам ходим и дышим.

      Мы спим и не слышим.

      Не слышим как плачут,

      как плачут и крыльями машут…

      Напрасно зовут и кричат. Столетья веками молчат.

      Резолюция о всепрощении, о недоумении и об одном одиноком мгновении

      Белым пламенем оборачивались цветы.

      Одни от доброты. Другие – так просто – от ревности.

      Ревности по наитию —

      от недосказанности и незавершенности.

      Нежно и безнадежно сбрасывая с себя одежду,

      уставше и странно глядя в окно,

      повторяя все те же скупые и скованные движенья,

      в кромешной темноте никто не заметил слезинки на ее лице.

      Как часто люди смеялись ей в спину…

      Как часто говорили ей тихо, в пол-голоса, гадости —

      она старалась не слушать.

      Просто не слышать.

      Забыть. Все простить.

      Но не могла. Не всегда получалось.

      Как, например, в то безнадежно-серое утро.

      За окном догорала заря, а она все стояла.

      Стояла молча у окна и смотрела вникуда.

      В далеке был слышен скрип качели. Звон дождя.

      Уставшая заря окончательно расстворилась

      в призрачном пространстве белого утра и больше никогда.

      Больше никогда не повторится это мгновенье.

      Только в голове безнадежно стучали мысли.

      Отстукивали свои ритмичные такты вековых

      непониманий происходящего,

      вечных недосыпаний уходяще-приходящего.

      Что за окном? Что на земле? И что под рукой?

      И как забыть то, что мне снилось?

      И как забыть то, что не сбылось?

      То, что когда-то так сильно манило-звало.

      Обещало, кричало… и не пришло…?

      Все проходяще. Все мимолетно.

      Реально мгновенье и только оно…

      Но вот оно тоже уже позади…

      И плачут качели, и тихо льет дождь.

      А люди, как звери, нет хуже,

      как ёж – нельзя прикоснутся…

      Странно, но рядом с людьми всегда чувствуешь боль…

      Алюминевые пробки

      На глазах горит слеза.

      Улетучилась с задворков light-малиновая грусть.

      Отчего так очень сложно получается считать.

      Раз направо – два налево. Вышел мальчик погулять.

      Во дворе лежит конфетка – взять-не взять —

      вот в чем вопрос.

      Сколько раз была марионеткой. Что еще тут понимать.

      Неизведанное

      Там клацающие пистолетики, как лошадки бегущие.

      Там