Звездная пирамида. Александр Громов

вырастет! – убежденно сказал Цезарь.

      – Это еще почему?

      – Потому что он маленький. Все маленькое растет. Я вот еще расту, например.

      Ной смерил шкета взглядом и только усмехнулся.

      – Все равно! Я! На этом! Лететь! Отказываюсь! – отчеканила Семирамида.

      Ипат лишь развел руками, Цезарь поднял голову, чтобы посмотреть на удивительную тетку, готовую отказаться от счастья полета, а что подумал Ной, не узнал никто. Вполне вероятно, он, подобно Семирамиде, не горел желанием горбатиться на Совет, однако помалкивал об этом.

      Вслух же сказал другое:

      – Может, он и правда вырастет. Поглядим. Когда мы вернемся с триумфом, нас на руках носить станут. Получишь свои двадцать пять тысячных процента с отчислений наших новых вассалов – купаться будешь в роскоши. Знаешь, сколько это? Даже если это будут нищие миры вроде нашей Зяби, все равно десять самодвижущихся экипажей себе заведешь плюс золотой нужник. Кто тогда перед тобой Изабелла Заозерная? Пф! Пыль под ногами.

      – Патлы я ей все равно выдеру, – пообещала Семирамида. Впрочем, видно было, что слова Ноя произвели на нее впечатление.

      – Выдирай сколько хочешь. Кто тронет национальную героиню? Максимум – порицание да штраф.

      – Да хватит вам! – не выдержал вдруг Цезарь. – Смотрите! Он ведь правда живой…

      Эмбрион звездолета по-прежнему был при нем, чуть-чуть грея и совсем слегка щекоча ладонь. Нельзя было понять, остается ли он в покое или слегка шевелится. Не в силах сдержать свербящее желание, Цезарь осторожно погладил один из отростков эмбриона пальцами свободной руки – и зажмурился, как довольный котовыхухоль, от нахлынувших эмоций…

* * *

      Если нет острой необходимости заставлять человека делать то, чего ему делать не хочется, то пусть найдет занятие себе по душе – всем лучше будет. Ни Ипат, ни Ной, ни Семирамида такого занятия себе еще не нашли. Ну и пусть страдают, решил Цезарь. Он-то нашел себе дело!

      «Топинамбур»? Ну, пусть будет «Топинамбур». Название съедобного корнеплода звучало солидно, так мог бы называться какой-нибудь механизм, скажем, часть буровой установки. Не зря же название оканчивается на «бур»! Не сравнить ни с репой, ни с брюквой. Цезарю оно нравилось.

      Ипат и Ной подержали эмбрион в руке, но и только. Ной лишь пожал плечами, после чего сунул руки в карманы и принялся насвистывать, а Ипат попытался выразить на своей крестьянской физиономии какую-то эмоцию, да так ничего и не выразил. Покряхтел и отдал эмбрион Цезарю. Семирамида же наотрез отказывалась прикоснуться к «Топинамбуру» не только пальцем, но даже веником.

      Тем лучше! Конкуренты отпали, и ревность Цезаря мигом улетучилась. Мало ли что эмбрион звездолета считался принадлежащим всей планете – по факту он принадлежал ему одному!

      «Недурная карьера для вчерашнего беспризорника», – мог бы заметить кто-нибудь вроде Ноя Занозы, но Цезарю подобные мысли и в голову не приходили. Мысли взрослых вообще ерунда, они всегда не о том.

      Забравшись с ногами на диван в гостиной, Цезарь гладил эмбрион, ощущая в ответ радостное