Гнедич. Мария Рыбакова

нет

      и они не заметят ни душевной болезни, ни как

      человек становится приложением

      к письменному столу

      в департаменте или в библиотеке.

      Оба – служащие (а думали, что поэты).

      Два бобыля (а думали, что возлюбленные).

      Два непритворных больных, бредущих

      по темной дороге в тоскливый ад,

      как воробей у Катулла. Два воробья —

      вот кем они были, оказывается!

      Две взъерошенных птицы – одна кривая,

      другая безумная.

      Птицы не сходят с ума,

      только люди, которые

      превращаются в птиц,

      Филомела без языка и

      Прокна, убившая сына,

      стали ласточкой и соловьем.

      Во время одного посещения

      Гнедич наклонился над другом,

      и тот шепнул ему по секрету,

      что, мол, сойти с ума – это и значит:

      превратиться в птицу,

      и кивнул на окно: слышишь их голоса

      в кроне дерева? Они говорят по-гречески.

      Гнедич был вынужден согласиться,

      чтоб не тревожить больного.

      Потом он шел домой.

      Солнце уже заходило.

      Боги, должно быть, пировали весь день.

      Аполлон играл им на лире,

      музы пели в два голоса.

      Затем они разошлись по чертогам,

      что им построил Гефест,

      и покоились радостным сном

      бессмертных.

      ПЕСНЬ ВТОРАЯ

      Он плохо спал

      в тишине амброзической ночи,

      просыпался и думал:

      почему бы ей не присниться?

      Были только бесконечные коридоры,

      закоулки, люстры, кулуары,

      гримерные, пыльный занавес, декорации,

      пустой зал и откуда-то с улицы – шум рукоплесканий.

      И во сне он понимал, что должно быть наоборот,

      что все поменялось местами, но не задерживался,

      а продолжал искать ее между бархатных кресел,

      искусственных гор, домов и деревьев,

      молчащих скрипок и контрабасов,

      и даже забывал, кого, собственно, он ищет,

      и только проснувшись, в отчаянии от того,

      что не нашел,

      вспоминал: Семенову. Он, страшный как черт,

      был влюблен

      в примадонну и давал ей уроки сценической речи.

      Он зажигает свечу,

      чтобы не думать о невозможном

      и не ввести себя в грех,

      в котором на исповеди было бы стыдно признаться.

      Пойти, что ли, съесть чего-нибудь,

      кусок хлеба с салом,

      выпить холодного чая,

      еще поработать над переводом,

      пока город так нем

      в тишине амброзической ночи.

      Приехав сюда в первый раз,

      он писал сестре: что за ужасный город

      по ночам! Молчание, как в могиле.

      То ли у нас в Полтаве: ночь полнозвучна,

      петухи орут, собаки воют,

      даже рогатый скот просыпается и мычит,

      а если даже вдруг все умолкнут,

      сверчки начинают трещать что есть мочи, —

      в общем: ночь как ночь, а здесь…

      Потом привык,