Жрец морали. Максим Горький

ил:

      – Могу я поговорить с вами полчаса наедине?

      В тоне его голоса и во всей сутуловатой, худой фигуре было что-то таинственное и тревожное. Он сел на стул так осторожно, точно боялся, что мебель не сдержит его длинных и острых костей.

      – Вы можете опустить штору на окне? – тихо спросил он.

      – Пожалуйста! – сказал я и тотчас исполнил его желание.

      Благодарно кивнув мне головой, он подмигнул в сторону окна и ещё тише заметил:

      – Всегда следят!

      – Кто?

      – Репортёры, разумеется!

      Я внимательно посмотрел на него. Одетый очень прилично, даже щеголевато, он всё-таки производил впечатление бедняка. Его лысый, угловатый череп блестел скромно и корректно. Чисто выбритое, очень худое лицо, серые, виновато улыбающиеся глаза, полуприкрытые светлыми ресницами. Когда он поднимал ресницы и смотрел прямо в лицо мне, я чувствовал себя перед какой-то туманной, неглубокой пустотой. Сидел он, подогнув ноги под стул, положив ладонь правой руки на колено, а левую, с котелком в ней, опустил к полу. Длинные пальцы рук немного дрожали, углы плотно сжатых губ были устало опущены – признак, что этот человек дорого заплатил за свой костюм.

      – Позвольте вам представиться, – вздохнув и покосившись на окно, начал он, – я, так сказать, профессиональный грешник…

      Я сделал вид, что не расслышал его слов, и наружно спокойно спросил:

      – Как?

      – Я – профессиональный грешник, – повторил он буква в букву и добавил: – Моя специальность – преступления против общественной морали…

      В тоне этой фразы звучала только скромность, я не уловил даже тени раскаяния в словах и на лице.

      – Вы… не хотите ли стакан воды? – предложил я ему.

      – Нет, благодарю вас! – отказался он, и виноватые глаза его с улыбкой остановились на моей фигуре.

      – Вы, кажется, не вполне ясно понимаете меня?

      – Нет, почему же! – возразил я, скрывая, по примеру европейских журналистов, невежество под маской развязности. Но он мне, очевидно, не поверил. Покачивая котелком в воздухе и скромно улыбаясь, он заговорил:

      – Я приведу вам несколько фактов из моей деятельности, чтобы вам было понятно, кто я…

      Здесь он вздохнул и опустил голову. И снова я был удивлён тем, что в этом вздохе было только утомление.

      – Помните, – начал он, тихо покачивая шляпой, – в газетах писали о человеке… то есть о пьянице? Скандал в театре?

      – Это господин из первого ряда, который во время патетической сцены встал, надел шляпу и начал кричать извозчика? – спросил я.

      – Да! – подтвердил он и любезно добавил: – Это – я. Заметка под заголовком «Зверь, истязатель детей» – тоже мною вызвана, как и другая – «Муж, продающий свою жену»… Человек, преследовавший на улице даму нескромными предложениями, – это тоже я… Вообще, обо мне пишут не менее одного раза в неделю и всякий раз, когда требуется доказать испорченность нравов…

      Всё это он сказал негромко, очень внятно, но без хвастовства. Я ничего не понимал, но мне не хотелось показать ему это. Как все писатели, я тоже делаю всегда вид, будто знаю жизнь и людей, точно свои пять пальцев.

      – Гм! – сказал я тоном философа. – Что же, вам доставляет удовольствие этот род занятий?

      – Когда я был молод – это забавляло меня, не скрою, – ответил он. – Но теперь мне уже сорок пять лет, я женат, имею двух дочерей… В таком положении очень неудобно, когда вас раза два-три в неделю изображают в газетах как источник порока и разврата. Постоянно следят за вами репортеры, чтобы вы точно и вовремя выполняли свои обязанности…

      Я закашлялся, чтобы скрыть недоумение. Потом тоном сострадания спросил:

      – Это у вас болезнь?

      Он отрицательно качнул головой, помахал себе в лицо шляпой, как веером, и ответил:

      – Нет, профессия. Я уже сказал вам, что моя специальность – мелкие скандалы на улицах и в публичных местах… Другие товарищи в нашем бюро занимаются более ответственными и крупными делами, например; оскорбление религиозного чувства, совращение женщин и девиц, кражи на сумму не выше тысячи долларов… – Он вздохнул, оглянулся вокруг и пояснил: – И прочие поступки против нравственности… а я делаю только мелкие скандалы…

      Он говорил, как ремесленник о своём ремесле. Это меня начинало раздражать, и я саркастически спросил:

      – Вас не удовлетворяет это?

      – Нет! – просто ответил он.

      Его простота обезоруживала и возбуждала острое любопытство. Помолчав, я поставил ему вопрос:

      – Сидели в тюрьме?

      – Три раза. А вообще я действую в размерах штрафа. Но штрафы платит, конечно, бюро… – объяснил он.

      – Бюро? – невольно повторил я.

      – О, да! Согласитесь, что мне самому невозможно платить штрафы! – с улыбкою сказал он. – Пятьдесят долларов в неделю – это очень немного для семьи в четыре человека…

      – Дайте мне подумать