Погружение в отражение. Мария Воронова

ужасалась, откуда в ее голове вдруг взялись эти отвратительные мысли.

      А когда выяснилось, что она все-таки не болела корью в детстве, то списала их на интоксикацию и бред.

      Инфекция протекала так тяжело, что ее чуть не забрали в больницу. Первые три дня скомкались в клубок обрывочных картинок. Прилетела мама, ухаживала за нею, как за маленькой, но, как только спал первый жар, устроила допрос с пристрастием: что это за группа такая, где неизвестные мужчины позволяют себе звонить замужним женщинам и справляться об их самочувствии?

      Лариса вяло оправдывалась, а сердце пело – не забыл, не забыл…

      Через неделю ей стало получше, и мама уехала. Лариса наконец смогла поговорить с Алексеем. Оказалось, его вдруг отправили в отпуск, и «я бы хотел все свободное время посвятить изучению языка».

      Она надеялась, что через пару дней настолько окрепнет, чтобы выйти на улицу и повидаться с ним, но Никита вдруг привел к ней известного терапевта в образе то ли засахаренного, то ли засушенного Айболита, который с глубокомысленным видом долго прикладывал к ней холодный фонендоскоп, а в итоге заявил, что сердчишко пошаливает, и для того, чтобы избежать пожизненных с ним проблем, необходим строгий постельный режим и уколы антибиотиков.

      Из поликлиники стала приходить медсестра в накрахмаленном халате и в вечной улыбке. И о то, и о другое можно было порезаться.

      Ангелина Григорьевна не приезжала, зато по своим каналам нашла временную домработницу, работящую и душевную, но слишком уж она серьезно относилась к своим обязанностям – торчала в доме с утра до вечера в буквальном смысле слова, не позволяя Ларисе подняться с постели.

      Алексей проводил отпуск в праздношатании по городу и звонил ей весь день напролет, иногда только прерываясь, когда под дверью телефонной будки скапливалась очередь. Тогда он перемещался в другой автомат.

      – А помните «Таинственный остров»? – спрашивала Лариса.

      – Что именно? Предпринимая что-нибудь, я не нуждаюсь в надеждах, упорствуя в своих действиях, не нуждаюсь в успехах?

      – Да… Только я имела в виду Гедеона Спилета, который диктовал Библию по телеграфу, чтобы первым сообщить в редакцию исход сражения.

      – Можно и так. А еще я вам хотел сказать, Лариса, что надо бутылочку катать.

      – Что?

      – Бутылочку. The bottle, как выражаемся мы, филологи.

      – Не поняла?

      – Да господи! Горячей воды в бутылку наберите и катайте.

      – Зачем?

      – Чтобы на заднице желваков не оставалось. Если просто грелку положить, будет нагноение, а бутылочка – самое оно.

      Через месяц Лариса чувствовала себя почти здоровой, но вредный профессор не разрешил ей выйти на работу, заставил цехового врача продлить больничный еще на две недели. «Сердечко – это не шутки!»

      Конечно, не шутки, только Лариса стала с завистью смотреть, как домработница моет пол. После шести недель безделья ей самой хотелось это сделать. Она пыталась