Все цветы Парижа. Сара Джио

на меня, и я увидела в его глазах нежность, а не возмущение.

      – Просто я очень люблю ее, и тебя. Я не смогу… – Он замолк, справляясь со своими эмоциями. – Я не смогу… жить, если с вами что-нибудь случится.

      Я подошла к папе, положила руки ему на плечи и поцеловала в обе щеки.

      – Ох, папа, я знаю, что ты беспокоишься. Но ничего с нами не случится. Все будет нормально. Мы будем с тобой всегда.

      – Ты такая же, как она, – улыбнулся он.

      Я знала, что он имел в виду маму, и для меня это был лучший комплимент.

      – Ты смотришь на все так же, как она. Всегда сквозь розовые очки.

      – Так приятнее, – усмехнулась я.

      Услыхав звяканье дверных колокольчиков, предупреждающих нас о посетителе, мы обернулись. В лавку вошел незнакомый немецкий офицер, к тому же высокого ранга, судя по его нашивкам.

      Ростом он был выше тех, которые обычно заглядывали к нам, под два метра, и необычайно широк в плечах. У него были темные волосы и квадратная челюсть. Глаза холодные, как сталь, а от фигуры падала грозная тень на пол нашей лавки. Я встретила его жизнерадостным bon après-midi точно так же, как всех наших клиентов. Это был мой личный бунт – я не заискивала перед немцами и относилась к ним с безразличием.

      Он что-то буркнул мне, и я не торопилась с ответом.

      – Чем я могу вам помочь? – спросила я наконец.

      Он игнорировал меня и медленно обошел лавку, подозрительно проверяя каждый угол, словно шпионы сидели в наших цветах, прикрываясь лепестками. Он вытащил из вазы красную розу, понюхал и швырнул на пол. Мы с папой встревоженно переглянулись.

      – Что случилось с розами? – спросил офицер на хорошем французском, хоть и окрашенном сильным немецким акцентом. Вопрос был обращен скорее к нему самому, чем к нам. Ни папа, ни я не осмелились ответить. – В Фатерлянде роза пахнет как… роза. Эти французские розы пахнут как говно. Французское говно.

      Я раскрыла рот, но офицер опередил меня.

      – А это? – спросил он, показывая на ведерко с гортензиями, разными, лиловыми и розовыми. В это время года их было очень трудно найти, если у тебя нет контактов с лучшими садовниками на юге. – Что за дрянь?

      – Гортензии, – ответила я. – Показать вам их в букете? Они мило выглядят с веточкой…

      – Нет, – буркнул он и перевел взгляд на папу. Подошел ближе к прилавку, где стоял папа. Слыша его тяжелые, медленные шаги, я почувствовала, как меня бросило в жар. – Как ваша фамилия, месье?

      – Клод Моро, – ответил папа. Если он и встревожился, то не подал вида. А у меня в груди бешено стучало сердце.

      – Моро, – повторил офицер. – Правильная французская фамилия.

      Папа молчал с бесстрастным лицом.

      Офицер засмеялся каким-то своим мыслям.

      – Фюрер любит французов, поэтому мы пощадили Париж. Скоро он будет тут жить, его резиденция будет недалеко отсюда. Французы, они, скажем так… особый народ. – Он повернулся ко мне. – И я могу добавить, что весьма привлекательные.

      Меня начинала бить дрожь, и тогда папа нарушил молчание.

      – Месье,