Гроза над Польшей. Андрей Максимушкин

галитчинский. Как он сюда попал?

      – Странная парочка, – заметил Комаров. – Украинцы с поляками всегда были на ножах. Мне дед рассказывал, поляки до войны украинцев и белорусов людьми не считали.

      – Вот видишь? А сам как полыхнул, когда тебя Ост на жалость развел, – Алексей Черкасов хитро прищурился.

      Пока офицеры спорили, летчики наворачивали жареную картошку с мясом, да так, что за ушами трещало. Мясо было свежее, еще пару часов назад жевало жвачку в стойле и тянулось к мамкиному вымени. Повстанцы забили теленка и молоденькую свинку, решив, видимо, побаловать себя в награду за сегодняшние подвиги.

      После ужина в выделенную под камеру комнату зашел лысый бородатый Збых и передал Виктору Котлову приглашение на разговор к пану командиру.

      – Дженькуе[6], – буркнул в ответ Виктор Николаевич. Он не только разговаривать, но видеть Юргена Оста не хотел. Приходится. Не он, Котлов, назначал время и место встречи. Пока не он.

      Капитан встретил Виктора Котлова в гостиной. Партизан вольготно расположился на стуле у камина. Горел электрический свет. На столе стояли чайник, вазочки с вареньем, горкой лежало печенье.

      – Проходи, адмирал, угощайся, наливай чаю, сахар рядом, – Юрген Ост кивнул на сахарницу. – Извини, я на тебя накричал. Не сдержался. Наболело. Тут все огнем горит, – капитан приложил руку к сердцу.

      – Шнапса или домашнего вина не нашли? Хлебнуть бы, – Виктор Николаевич надеялся личным примером втянуть Оста в пьянку. А там и остальные потянутся за командиром.

      – Нашли. Да больше нету. Две бочки вылили в выгребную яму. А чему ты удивляешься? Это на Неметчине не принято больше трех кружек пива за вечер уговаривать, это немцы рюмочку шнапса закусывают кильцем колбасы толщиной в руку. Вы, русские, привыкли ставить на стол бутылку водки, пропускать по паре рюмочек, а недопитое убирать в холодильник, до следующего застолья. Через месяц, – со злобой выдохнул Юрген.

      Виктор Николаевич спокойно налил себе чашку чаю и запустил ложку в вазочку с клубничным вареньем. Капитану нужно выговориться. Не удалось напоить, так пусть хоть исповедуется. Для того и пригласил, зараза. Котлов чувствовал себя опустошенным, как в душу нагадили. А пропади все оно пропадом! После сегодняшней расправы с крестьянами он не мог смотреть людям в глаза. Не виноват, а чувство вины есть. Ощущение причастности к мерзости. Как будто провалился в очко солдатского сортира и плаваешь там.

      – А поляков считают пьяницами. Нам с детства по телевизору и радио, в газетах, с плакатов внушают: пей, славянская морда! Жри вудку, напивайся до смерти.

      – В отряде сухой закон? – Котлов удивленно приподнял бровь.

      – Иначе нельзя. Только по большим праздникам, и ничего крепче настоящего вина. Я когда увидел, как поляки пьют, ужаснулся. Их же специально спаивают. В Берлине и Бранденбурге бутылка шнапса стоит пять марок, а здесь от шестидесяти пфеннигов до трех марок. Да еще все самопляс гонят. Полиция не запрещает.

      – У нас в деревнях тоже гонят, – усмехнулся Котлов.

      – Не

6

Благодарю (польск.).