День рождения. Елена Павлова

знала, что она это совсем скоро увидит. Только друг истинный, с которым четыре года проучился вместе, с которым был в походах, с одними думами, с одними мечтами, тайнами, песнями под гитару, может так поступить, так понять…

      Ну как, как, какой оценкой в зачетке оценить это!? Каким государственным экзаменом выявить, что ТЫ – УЧИТЕЛЬ! И твоя душа – тонкая, откликающаяся, подвижная. И ты сможешь поделиться ей с другими, ещё совсем маленькими человечками, которых тебе доверят… И что ты не просто за четыре года начитался выше крыши мировой литературы (до офигения! До рези в глазах! По книге в день! «Будденброков» за один день – для зачёта!), от античной до современной, и всё это знаешь, помнишь. И когда и где надо – вставишь и изложишь. И только поэтому ты – учитель! Да фигня, конечно, это. Такие девочки учились в педине, такие мальчики. Мозг дремал, точно! Душа вообще ещё не проклюнулась! Их и на пушечный выстрел нельзя было к детям подпустить… Ан нет, пятёрки, шестёрки, зачёты, красные дипломы. Непонятно. Трудно видеть всё это, понимать и ничего не делать. А в двадцать лет-то – всё остро, всё больно, всё как в последний день бытия.

      Да ладно… Позади всё. Сумела, вытерпела, разобралась, не сдалась, не сломалась, не изменила себе. Выжила. Другая! Сама себя уважает!

      Было страшно. Ах, мама, ах, бабушка. Жаль, не поняли. Ничего о ней, своей девочке, не поняли. Или не смогли. Или не захотели…

      «Мам, сегодня четырнадцатое апреля! Представляешь, такой весенний день. А когда-то в этот день Маяковский застрелился. Мам, представляешь, птицы пели, небо синее в лужах отражалось, девушки ходили, наверное, красивые, вербы барашками покрылись. Страшно весной умереть».

      А в ответ резко, как по щеке:

      – Да ладно, отстань со своим Маяковским! Сам виноват, нечего стреляться, ишь, герой, застрелился…

      Не поняли.

      А душа мечется, рвётся в дорогу, вверх, хоть куда-то, лишь бы не в ступе… Одна в горах. Речка внизу барахтается-сверкает, ворчит, цветы неописуемые, фиолетовые, стрекозы синие, как самолетики, пролетают, небо яркости не питерской. Внутри всё до краев наполнено этим, так, что счастье выпирает из глаз! Слезами. Смехом. Дышать – не надышаться. Воздухом этим горным, свободой этой, самой себе устроенной, вырванной у каменного города. У никчёмных, нелепых правил… И так уверена в себе, что ничего не страшно! Всё смогу, никто не пристанет, не обидит!

      Уже в К., с гор спустилась когда, тормознула такси. «В гостиницу!» Таксист потом – (гуляли вместе вечером – признался: «Да, хотел было, но… раздумал. Такая ты вся была обалделая, сияющая прямо вся изнутри, загорелая, чистая, хоть и потная, что… не посмел. Флюиды шли от тебя, прямо чувствовалось… Аж стыдно перед самим собой стало, от подлых своих дум, тогда на шоссе, когда тормознула меня…»

      * * *

      Пока шла" Изаура», Эля погладила стопочку пелёночек.

      Потом вдруг позвонила Ирка, звала прогуляться с ней и с Лизкой в коляске. Она родила в начале